Кто такие тихари на митингах
На ногах кроссовки, за спиной дубина: переедут ли белорусские «тихари» на российские митинги?
Использование тихарей ( силовиков, переодетых в штатское) стало феноменом в Белоруссии. Могут ли они работать в России?
Использование так называемых тихарей (то есть силовиков, переодетых в штатское) стало феноменом в Белоруссии. Оказалось, что без формы и знаков отличия размахивать дубинкой гораздо удобнее. Найти и позвать на помощь таких правоохранителей невозможно, оказаться схваченным без объяснения причин – проще простого. Может ли такая схема работать в России?
Люди в штатском
– Сведения о тактике такой работы составляют гостайну, и за ее разглашение предусмотрена уголовная ответственность, – говорит юрист, бывший сотрудник Центра «Э» Дмитрий Джулай. – Но по законам России сотрудник полиции, обращаясь к гражданину, должен предъявить удостоверение и представиться.
Бесформенное безобразие
Вечер. Минск. Центр города. Площадь возле Дворца независимости.
Девушка с парнем идут через переход, держась за руки. На запястьях – белые ленточки (символ сторонников оппозиции). Внезапно за спиной у них останавливается машина с темными окнами и без номерных знаков. В открывшуюся дверь аккуратно затаскивают мужчину, после этого машина уезжает. Девушка остается одна и от безысходности начинает кричать:
– Моего мужа только что забрали за белую ленточку!
Прохожие советуют ей вести себя потише – прямо напротив нее прогуливаются три широкоплечих парня в спортивной одежде и медицинских масках. В руках одного из них не сразу заметна рация.
– По результатам анкетирования, только в 30 процентах случаев задержанные могли быть уверены, что их скручивали уполномоченные лица. Только 10% из всех инициаторов задержаний возможно опознать по жетону, – рассказывает о результатах специального исследования юрист белорусского правозащитного центра «Вясна» Павел Сапелко. – Отсутствие заметного идентифицирующего номера делает анонимными тех сотрудников милиции, которые превышают власть.
44% опрошенных указали, что их задерживали люди в штатском. Так же как и журналистов российского телеканала «Дождь». При этом 85% этих сотрудников никак не представлялись, отмечает юрист «Вясны».
Как же тогда их отличить от простых бандитов?
Борсетки, наушники, серьезные лица
Термин «цiхар» по отношению к потайным милиционерам в Белоруссии используют давно. Но до этих выборов такие сотрудники чаще всего просто снимали несанкционированные акции протеста на камеры или выступали потом свидетелями на судах над участниками. У них даже появились типичные черты.
– Есть стереотип, что они все носят борсетки. Не знаю, откуда это пошло, но считается, что если видишь такого, то он – из тихарей, – рассказывает Максим, который уже несколько лет наблюдает за протестными акциями. – У них очень серьезные лица, как у хирурга во время операции. Они ходят со шнурками-микрофонами или мини-камерами, как в «Сам себе режиссер». Но на самом деле они могут выглядеть как обычные люди. На одной акции мы видели человека в футболке и шортах, он выглядел так, будто только что вышел из дома. Мы стояли на светофоре. Возникла тишина, и вдруг слышно у него из шорт: «Первый, первый. » Тот переполошился и сразу отошел.
Увидел синий «Форд» – жди беды
Жесткие задержания сотрудниками без формы и удостоверений плохо согласуются не только с международным правом (например с принципами ОБСЕ), но и с законами самой Белоруссии.
Согласно статье 23 Закона РБ об органах внутренних дел, «сотрудник. обязан разъяснить основания для ограничения прав и свобод граждан».
Но призвать к ответу таких бойцов практически невозможно. Непонятно даже, к какому ведомству относится тот или иной тихарь – к милиции, КГБ или же внутренним войскам. Чаще всего они передвигаются на темно-синих фургонах «Форд» без номеров. В таких же ездят сотрудники белорусского ОМОНа.
– ОМОН в Беларуси – это самые лютые. У них полный карт-бланш на действия, – рассказал корреспонденту «Собеседника» Иван, один из волонтеров, помогающий задержанным около печально известного СИЗО на улице Окрестина. – Бойцы внутренних войск не так страшны, это могут быть солдаты-срочники. Мой друг проходил службу во внутренних войсках и рассказывал, что их часто использовали для обучения ОМОНа. Они выезжали в поле и выполняли роль толпы, которую те должны были тренироваться разгонять.
Возможно ли это в России?
По словам эксперта, такая практика вполне может применяться и в России, но примеров пока нет.
– Нет закона, чтобы работать разрешалось только в форме. Но есть ритуал – человек должен представиться, назвать структуру, по возможности продемонстрировать удостоверение, – продолжает Алексей. – Это необязательно, если речь идет, например, о проведении операций по обезвреживанию террористов, когда ты должен подойти вплотную, чтобы взять живым. Ни для кого не секрет, что на массовых мероприятиях в России присутствуют сотрудники в гражданской одежде, которые следят за порядком и определяют зачинщиков беспорядков. Это хорошо видно и на примере Хабаровска, где их не раз «рассекречивали» на камеру. Но я ни разу не видел, чтобы в толпе работали гражданские, которые из штанов вытаскивали дубинку и ею охаживали протестующих.
6 сентября отряд из 20 тихарей с дубинками в руках разбил витрины одного из минских кафе, в котором его работники укрыли протестующих.
Материал вышел в издании «Собеседник» №35-2020 под заголовком «Силовики работают «по-тихому»».
«Комитетчики», «тихари», ОМОН.
Фото: Валерий Шарифулин / ТАСС
За 26 лет правления Лукашенко силовики ни разу не дали повода усомниться в верности его режиму. О том, чем белорусские силовые структуры отличаются от российских, и что случилось с теми, кто перешел на сторону оппозиции.
Власти Белоруссии объявили о победе действующего главы государства на президентских выборах — по их версии, Александр Лукашенко набрал более 80% голосов избирателей. Подавить уличные протесты десятков тысяч белорусов, считающих итоги выборов фальсифицированными, Лукашенко пытается при помощи силовиков. Многие наблюдатели отмечают, что именно от преданности силового корпуса зависит судьба нынешнего президента. За 26 лет правления Лукашенко силовики в массе своей пока ни разу не дали повода усомниться в верности режиму.
Конечно, в истории правоохранительных органов Белоруссии были эпизоды перехода высокопоставленных генералов и полковников в «диссиденты». Эти случаи оборачивались для непокорных силовиков по-разному.
Например, трагично сложилась судьба первого «лукашенковского» министра внутренних дел Белоруссии — Юрия Захаренко. Кадровый советский милиционер, Захаренко был членом команды Лукашенко во время первых выборов белорусского президента в 1994 году. После победы своего «патрона» он и занял министерский пост. Позднее Захаренко впал в немилость, был снят с поста и перешел в оппозиционный лагерь. Экс-министр был похищен прямо на минской улице в 1999 году и бесследно исчез. Позднее в участии в убийстве Захаренко признался бывший боец белорусского СОБР Юрий Гаравский.
Юрий Захаренко (в центре). Источник: udf. by
Еще один высокопоставленный силовик, экс-начальник СИЗО-1 Минска полковник МВД Олег Алкаев уехал в эмиграцию и выступал с разоблачениями внесудебных расправ над оппозиционерами. В своей книге «Расстрельная команда» он также детально описал процедуру исполнения смертных приговоров в минском СИЗО.
Были и другие случаи «фронды» среди белорусских правоохранителей, но в целом силовики всегда были лояльны президенту Лукашенко. Они послушно подавляли любое недовольство и точечными репрессиями, и массированным, жестоким уличным зачистками.
Олег Алкаев. Фото: wikipedia.org
Но главное отличие — между структурами МВД РФ и МВД Белоруссии. У нас МВД было серьезно ослаблено в ходе масштабной реструктуризации 2016 года. У министерства отняли и Внутренние войска, и спецподразделения (ОМОН, СОБР). На базе Внутренних войск и спецназа МВД создали Росгвардию. В Белоруссии же Внутренние войска и ОМОН по-прежнему подчиняются МВД. В структуру министерства также входит и департамент исполнения наказаний. Напомним, что его российский аналог — ФСИН — давно подчиняется не МВД, а Минюсту РФ.
МВД и КГБ являются главными силовыми опорами Александра Лукашенко.
МВД в условиях массовых акций протеста играет ключевую роль. Это самая многочисленная правоохранительная структура. Ее костяк — ОМОН, спецподразделения белорусской милиции. У ОМОНа нет единого общереспубликанского командования, отряды ОМОН в каждом регионе страны подчинены местным управлениям внутренних дел. Но в кризисных условиях (как сейчас) руководство МВД, разумеется, имеет возможность перебрасывать региональные отряды ОМОН в наиболее проблемные точки страны. Общая численность омоновцев в Белоруссии — около 1500 человек.
Помимо ОМОН в составе МВД есть и другие спецподразделения, например антитеррористическое подразделение «Алмаз».
Сотрудники ОМОН в Минске. Фото: Наталия Федосенко / ТАСС
К подавлению уличных выступлений МВД активно привлекает и подчиняющиеся ему Внутренние войска (численность — около 12 000 человек). У Внутренних войск также есть свои спецподразделения.
Основная задача КГБ — оперативная работа, а не силовое подавление беспорядков. Но и силу «комитетчики» тоже применяют. В словарь белорусов уже давно вошло слово «тихари». Так называют многочисленных крепких мужчин в штатском, осуществляющих не только наблюдение за протестующими, но и постоянно участвующих в задержаниях. Это не какие-то наемники-«титушки» со стороны, а кадровые сотрудники КГБ и оперативных служб МВД.
Главный силовой ресурс КГБ — спецназ «Альфа». Но этот особо важный для государства актив скорее всего будет пущен в ход только в самом крайнем случае.
Кроме МВД и КГБ в распоряжении Лукашенко имеется элитная Служба безопасности президента, отвечающая за безопасность руководства республики. В его состав входит специальное антитеррористическое подразделение «Анти-Т». Судя по всему, именно эту группу спецназа имел в виду Лукашенко, когда говорил, что если бы протестующие дошли до Дворца Независимости, «там уже другой расклад, там Служба безопасности работает, антитеррор, и это бы мало не показалось».
Что касается белорусской армии, то ее наиболее боеспособная часть — Силы специальных операций — в подавлении протестов пока не были масштабно задействованы. В состав ССО входят 38-я отдельная гвардейская десантно-штурмовая бригада, 103-я отдельная гвардейская воздушно-десантную бригада, 5-ю отдельная бригада специального назначения и другие подразделения. Лукашенко активно посещал части армейского спецназа накануне выборов, рассказывая офицерам об опасности цветных революций.
«Нас били и приговаривали — это вам за Тихановскую!» — как минская милиция издевается над задержанными
Анастасия Михайлова
Прошел почти месяц с президентских выборов в Белоруссии, но вопреки некоторым прогнозам протесты и не думают стихать. Волна насилия, которой Александр Лукашенко, проигравший выборы, пытался подавить протесты, оказалась бесполезной. За первые дни протеста были арестованы более 9 тысяч человек, почти тысяча из них оказались в больницах с тяжелыми травмами, сообщил The Insider глава правозащитного центра «Весна» Алесь Беляцкий. Тем не менее каждые выходные на улицы Белоруссии выходят сотни тысяч протестующих. «Тихари» (так называют белорусских КГБшников) сменили тактику и, обходя протесты стороной, теперь отлавливают людей по одиночке. Под руку могут попасться и совершенно случайные люди. The Insider поговорил с жительницей Минска и девушкой из Санкт-Петербурга, которые были задержаны в белорусской столице, даже не выходя на митинг, и избиты в СИЗО.
«37 человек в камере четыре на четыре. Мы дышали через раз»
Олеся Стогова — российская гражданка, жительница Петербурга, приехала в Минск в гости
После голосования на президентских выборах мы с другом пошли погулять по вечернему Минску. Было около девяти вечера, мы шли по проспекту Независимости. Ещё не было митинга, люди, как и мы, просто гуляли. В какой-то момент мы встретили кордон из милиции, они ограничивали пешеходную зону. Я подошла к ним и спросила: «Можно ли туда пройти?», они сказали: «Нет». Я спросила: «Почему?», они ответили: «Хотя… проходите» и расступились. Мы пошли вперед, но уже через секунду нас эти же милиционеры начали со спины толкать к обычному пассажирскому автобусу, который был там припаркован. Мы испугались, попытались отойти в сторону, но нас схватили, стали бить палками и все-таки затолкали в этот автобус.
Я спросила: «Мы задержаны?», они говорят: «Нет, вы не задержаны». Я говорю: «Раз я не задержана, то я могу выйти». Они в ответ начали смеяться и отталкивать меня от выхода. Они были в форме милиции, но у них не было никаких опознавательных знаков и были простые медицинские маски на лицах. Когда я спросила: «Кто вы?», они посмеялись в ответ: «Мы никто, мы просто незнакомцы. Ваши новые знакомые будем». В этом автобусе мы пробыли до трех часов утра. Они приводили ещё людей, но никого не выпускали. Нас было человек тринадцать. Нас никуда не выводили, мужчины многие хотели в туалет, просили и жаловались, и только ближе к трем утра им разрешили использовать пустые бутылки, которые валялись в автобусе. Женщин — нас было трое — вывели справить нужду на улицу.
Потом приехал автозак, нас туда в грубой форме погрузили. Меня не толкали, но молодых людей всех толкали лицом и телом об автозак. В автозаке меня поместили в камеру. Стоять в ней можно только если ты ростом 1,60 м. А я — 1,74, пришлось согнуться, чтобы в нее влезть. Там есть что-то типа скамеечки, но они не разрешали садиться. Но я все равно села. Ко мне в эту камеру запихнули еще одну девушку. А парней сажали в такие же камеры по четверо. Остальных ребят они клали прямо на пол в коридоре около этих маленьких кабинок, всех дружно в кучу.
Ночью нас привезли в изолятор, потом в камере я узнала, что это ЦИП (Центр изоляции правонарушителей) на Окрестино. Когда я вышла из автозака я сразу сказала: «Я гражданка Российской Федерации, пожалуйста, меня не трогайте, позовите кого-нибудь из посольства». Они поржали, один из ОМОНовцев схватил меня сзади за руку, вывернул её вперед к голове, стал бить меня ногой под колено и потащил меня к зданию ЦИПа.
Мы должны были пройти через длинный коридор, по обе стороны которого стоял ОМОН. Они размахивали палками, по женщинам не били, а по парням били прицельно. При этом орали на нас отборным матом. Из нормальной лексики было: «Наклонились, бежать, рожи вниз, глаза в пол». Потом нас всех ставили к стенке, заставляли широко расставить ноги, руки прижать к стене, головой упереться в стенку. ОМОН продолжал избивать всех парней, даже если те стояли спокойно. При этом они орали матом и запугивали: «Давай я тебе сейчас покажу, как выходить на улицу» или «Давай я тебе сейчас покажу, как любить Родину».
Они били не потому что человек не послушался — им просто было весело
Первые сутки в камере нас было 17 женщин. Камера — четыре на четыре, то есть шестнадцать квадратных метров. Там было всего четыре спальных места. Остальные трое суток нас было 37 человек. Попытайтесь представить себе, как это: 37 человек в камере четыре на четыре. Кто-то вырубался в углу. Я за четверо суток спала, может быть, час или два максимум. Когда глаза уже слипались, я как-то полусидя вырубалась. Нас не кормили четверо суток, была только вода из-под крана. Лето, жарко, а в камере очень маленькое глубокое окно с приоткрытой створкой. Мы дышали через раз. В двери, которая запирала камеру, было такое окошко, мы его называли «кормушка». Если её закрыть — то все, воздуха нет. Когда милиционеры хотели нам досадить, они закрывали эту кормушку. А если мы пытались стучаться и умолять открыть окно, они приходили и выливали на пол ведро воды. От этого влажность увеличивалась, и дышать было вообще невозможно. А, главное, после этого невозможно было лежать на полу – а больше лежать негде.
Одну из женщин трое суток постоянно рвало. С животом были проблемы, она постоянно бегала. Мне стало от этого настолько жутко, что я стала стучаться в дверь и говорила: «Позовите нам врача или скорую». Меня вывели в коридор, там была женщина-милиционер. Она меня поставила к стенке, начала мне выворачивать руки, потом ноги начала максимально раздвигать, чтобы неудобно было стоять, а потом просто схватила меня за шкирку, кинула меня на пол, на колени. Прижала мое лицо к кафельному полу и сказала: «Ты поняла?». Так мне дали понять, что врача никто вызывать не будет – молчите, мол.
Вообще они максимально применяли болевые приемы, чтобы было меньше следов. Конечно, мы знаем, что там много избитых ребят до жути, но, видимо, с женщинами они старались делать так, чтобы было меньше следов, но у меня синяки все равно остались. Моего молодого человека ещё палками резиновыми били, но он отсидел пять суток и у него следов не осталось. Я постоянно говорила, что я гражданка Российской Федерации и просила позвать кого-то, — они постоянно угрожали: «Заткнись, ты тут останешься навсегда, ты тут сдохнешь». Они постоянно угрожали нам всем. Кричали, что мы конченые твари, суки, что мы сдохнем.
Я постоянно говорила, что я гражданка РФ, и просила позвать кого-то — они постоянно угрожали: «Заткнись, ты тут сдохнешь»
У другой девушки стали отказывать ноги. Когда нас выводили из камеры для допроса, она вдруг упала в обморок. Ей дали нашатыря и сказали: «Затащите в камеру и как-нибудь ее положите». Была пожилая женщина с сахарным диабетом. Она просила принести ей таблетки, которые остались в конфискованных личных вещах. Но ей тоже отказали. Рядом со мной лежала девочка-астматик. Она чудом успела в какой-то момент запихнуть себе в шорты баллончик от астмы.
В какой-то момент ночью мужчина в черной балаклаве открыл дверь и сказал: «Если вы сейчас все правильно скажете и сделаете, то мы вас, возможно, отпустим». Потом нас всех отвели на четвертый этаж, где были уже не камеры, а кабинеты. Нам сказали, что там сидят полковники. Они у нас миролюбиво спрашивали, кто мы, что мы и как сюда попали. Потом нас всех снова отвели в камеру и примерно через два часа нас всех отпустили без объяснений. Без подписей, без протоколов, без ничего.
Каждый раз, когда я видела кого-то из тюремщиков и когда приходили какие-то «следователи» — нам же никто и никогда не говорил кто они, просто приходили какие-то люди, нас о чем-то спрашивали и допрашивали, — я всегда этим людям говорила, что я гражданка Российской Федерации, пожалуйста, вызовите кого-то из посольства или попросите родственников связаться. Они на это смеялись. Те, кто меня искал, все звонили в посольство. Я насчитала 15 звонков. Первые сутки они отвечали: «Мы ничего не знаем про Олесю Строгову», а потом уже знали: «Да, мы про неё знаем, но мы ничего делать не будем». Знакомый из Питера писал электронные письма в посольство, в МИД, и даже в ООН писал. И ему никто не ответил по моему факту. Когда я вышла из Окрестино, я при адвокате позвонила сама в посольство и спросила дежурного сотрудника, как они реагируют на такие ситуации и почему мне не помогли, на что мне ответили дословно: «Ты же вышла на свободу. Ну так иди и радуйся — чего ты от нас-то хочешь?».
После выхода из Окрестино я примерно ещё неделю была в Минске, потому что не хотела оставлять это дело без реакции. Я писала заявление генпрокурору Минска по ст. 128 УК РБ (Преступления против безопасности человечества), которую они нарушили. Я собирала контакты женщин, с которыми сидела в камере, пыталась вызволить из Окрестино своего молодого человека. В России за мое дело взялся адвокат, мы будем повторно подавать заявление в Генеральную прокуратуру Беларуси — теперь электронно. А потом, скорее всего, будем писать в ООН. Я такое зверство просто так не оставлю.
ОМОН, срочники, тихари. Силовики на улицах в Беларуси – кто они такие
О ситуации мы поговорили с правозащитником Романом Киселевым из Минска.
Силовики на улицах в Беларуси – кто они такие
No media source currently available
— Какое количество задержаний сейчас уже на улицах?
— Люди выходят на улицы в разных местах и пытаются как-то координироваться по мере хода процесса. Как известно, сейчас в Минске, как и во всей Беларуси, не работает интернет и главным средством коммуникации является в этом смысле телефон.
— Мы видели видео, на котором сотрудник ОМОНа, угрожая безоружной женщине чекой, которую он готов выдернуть из гранаты, не подпускает ее к себе, чтобы дождаться автобуса – видимо, не хватает уже техники, – чтобы задержать несовершеннолетнего ребенка. Угроза чекой гранаты прописана в каком правиле какого кодекса какого подразделения, чтобы понимать, какими законными действиями руководствуются эти люди сейчас?
— Давайте будем откровенны: никакими законными действиями, конечно же, они не руководствуются. Более того, если наблюдать за тем, как проходили протесты, точнее, как их подавляли в прошедшие два дня, ни в какие разумные кодексы и нормы это, конечно, не укладывается. Но мы видели не только угрозу взрыва гранаты, мы видели конкретные факты взрыва гранат. Светошумовых, но которые убивают и калечат людей. И в этом смысле, конечно же, о соблюдении каких-то серьезных норм говорить не приходится.
Когда в толпу врывается грузовик – это явно тоже ни в каком кодексе не прописано. И сами сотрудники прекрасно понимают, что они действуют вне норм права. Но просто у них такой цели и не стоит. И мы видим то, что видим: стоит конкретная цель – подавить протесты, они этим и занимаются.
— Третий день протестов, давайте попробуем представить себе моральное состояние силовиков.
— Я вам скажу, он не только на взводе, он оказался в ситуации, где ему третий день приходится работать, простите меня за резкое выражение, как собаке. Но действительно, это протестующим легко можно прийти и уйти. Сотрудники работают с утра и до вечера. Они блокируют разные части города. И в этом смысле, конечно же, они уже тоже на взводе и уставшие. А, учитывая, как происходит подавление этих протестов, то тут тебе как еще и психологически ситуация сильно давит.
Среди прочего нужно отметить просто общее состояние общества, которое всецело поддерживает данное движение. И нет никакой симпатии по отношению к сотрудникам правоохранительных органов, в особенности после тех случаев абсолютно не спровоцированного насилия, которое никак не может это общество легитимировать. И вот они, конечно, в таком состоянии. Поэтому это неудивительно.
— То есть находятся на пределе, а это означает, что, находясь на пределе, они могут перестать выполнять свои должностные обязанности или, наоборот, перейти через тот край, когда уже просто они станут угрожать жизни граждан Беларуси?
— Ну на эту ситуацию можно смотреть с двух сторон. С одной стороны, можно допустить то, что чем дольше протесты, тем сложнее просто им будет исполнять свои обязанности и, может быть, для кого-то это будет чересчур. Но нужно иметь в виду, что это иерархия власти. Это значит, что есть очень серьезная угроза санкций. И когда человек откажется выполнять приказ, это серьезный риск получить уголовку и многие лета тюрьмы, так сказать.
— То есть власть давит на этих людей, на милиционеров, изо всех сил, которых раньше не было таких, видимо?
— Смотрите, здесь задействованы достаточно разные силы. Есть милиция, есть специальное подразделение ОМОН, есть специальное подразделение КГБ. И в этом смысле их нужно анализировать по-разному. На самом деле милиция в этом смысле – далеко не самый опасный орган.
— Давайте назовем более опасные.
— Есть тот же самый ОМОН, который составляет порядка полутора тысяч человек на всю республику. Это ребята, которых специально натаскивают на подавление, и самым жесточайшим образом. И вот с ними говорить про мораль, я думаю, не совсем [уместно].
— Роман, сейчас очень коротко про омоновцев, чтобы просто объяснить. Я-то по своей привычке немножко, может быть, заблуждаясь, считаю ОМОН частью милиции. Но, наверное, в данном случае в Беларуси это не так. Вот поясните и объясните по поводу натасканности.
— Я думаю, и для России это немножко другая история. Просто у разных подразделений же разные обязанности. И в этом смысле обычный милицейский, у него в обычной жизни стоят перед ним другие задачи. И милиция более ближе к народу, как бы странно это ни звучало. А у ОМОНа, перед ним стоят другие задачи. Это специальное подразделение, задачей которого является в том числе защита государственного строя в прямом смысле.
— ОМОН – это отдельная история. Вы говорите, подразделения специальные КГБ, и мы еще видели «Антитеррор», они, вообще не понял, что на улице делали. Такое ощущение, что только по журналистам стреляли. Кто еще принимает участие?
— Я еще замечу, что тут армия появилась, это тоже нужно иметь в виду. В городе появилась и армия, она приехала еще ночью, первые подразделения начали появляться, они уже открыто достаточно здесь присутствуют. Их, может быть, пока еще не используют открыто и дерзко, но, я думаю, это просто вопрос времени. И, на мой взгляд, вот тут настанет самый интересный момент, потому что как раз-таки армия является самым незаинтересованным институтом во всем этом, которая преимущественно состоит из срочников.
— Я не очень понимаю, а насколько, кстати, изолированы те самые срочники в армии от того, что происходит вовне, что они прямо не знают, что происходит в стране? Или они все прекрасно знают?
— Мы с вами не знаем, к сожалению, будут или не будут.
— Ну хочется верить, что люди, которые действительно не были как раз натасканы на такую задачу, этого делать не будут.
— А вот полторы тысячи омоноцвев – я так понимаю, это ОМОН и специальное подразделение КГБ. Есть «Антитеррор», про них все понятно. А вот люди, которые ходят с маленькими черными рациями в карманах. Это кто?
— Вот тут вот, мне кажется, я примерно в таком же незнании благоговейном нахожусь, как и все остальные.
— Удивительные люди.
— Неизвестные люди без нашивок, без всего, выбегают из автобусов, забирают людей. Это благо, если заберут, – могут и побить просто очень плохо.
— Это люди, которые могут. Есть такая специальная когорта людей в Беларуси – «люди, которые могут», и у них маленькие черные рации.
— Маленькие черные маски, черные у них еще либо кепочки, либо маска на все лицо, все в черном. Вот знаете, тут когда на это смотришь, мысль про Каддафи, простите за такую вульгарность, так и лезет в голову.