Кто такой б тосья
12 Никиты Михалкова
Посмотрела на днях фильм Никиты Михалкова «12» (2007г.).
Это один из тех фильмов, который можно пересматривать по прошествии какого-то времени. Я его смотрела уже раз четвёртый, наверное.
Для кого-то он может показаться тяжёлым, но он о жизни. О той правде жизни, в которой мы живём. Без лишнего трагизма или преувеличения. С правильным и логичным концом. Прекрасная актёрская игра, хороший сюжет.
Начинается фильм с эпиграфа: «Не следует искать здесь правду быта, попытайтесь ощутить истину бытия», Б.Тосья. Это, чтоб зрители несильно погружались в рассказы героев, которых полно в нашей собственной жизни, а попытались увидеть целую картину и истинный смысл. Но совсем уж не погружаться не получится: что-то вас рассмешит, а что-то заставит заплакать.
Общий смысл фильма в том, что то, что кажется очевидным на первый взгляд, на поверку может оказаться абсолютно неверным. О том, как именно и на основании чего люди обычно делают свой выбор. О наших предрассудках и предубеждениях.
В конце фильма герой С.Маковецкого, который зародил сомнения у всех остальных, возвращаясь в помещение, берёт иконку, на которой изображены Богоматерь и её сын. К нему подлетает птичка, для которой он открывает настежь окна со словами: «Хочешь лететь – лети, путь свободен. Хочешь оставаться – оставайся. Только решай всё это сам. Никто за тебя это не сделает». Конечно же, мы сами делаем выбор, даже тогда, когда, как нам кажется, перекладываем ответственность за нашу жизнь на других – всё равно решаем мы это сами и результаты этого выбора мы тоже получим сами.
Последний кадр: на фоне разрушенных зданий в чеченской войне бежит собака. Её периодически показывали и до этого, но было не понятно, что у неё там поблёскивает. И вот в конце фильма она, наконец, подбежала и можно рассмотреть: у неё в пасти часть человеческой руки, на пальце которой бриллиантовое кольцо. Это нам как бы говорит: вы можете иметь сколько угодно денег, но если вам суждено будет умереть, и после быть растерзанным собакой, то так тому и быть. Никакими деньгами этого не изменить.
Заканчивается фильм эпилогом: «Закон превыше всего, но как быть, когда милосердие оказывается выше закона», Б.Тосья. Чувствуется христианское влияние) Милосердие и всё такое… Нет ничего превыше закона ПСС и милосердие здесь ни причём: герои (ну, не все правда) включили свой здравый смысл, посмотрели правде в глаза и переосмыслили ситуацию. Так что победил здравый смысл и смелость, а не милосердие.
Всем добра, то есть оСознания закона ПСС в своей жизни.
О фильме Н. Михалкова 12
Вот сейчас втюхал этот эпиграф и подумал: не обидится ли кто, не примет ли на чей-то не тот счёт?
На самом деле, имеется в виду вполне конкретный и очень голодный пёс, который появляется в фильме несколько раз, и создатели не могли не вкладывать в его мрачныЙ образ эту аллюзию.
Что ж, прежде чем рассуждать о картине, аналитически холодно, я решил сформулировать своё отношение к трём явлениям. Во-первых, к суду присяжных как к таковому. Во-вторых, к фильму «Двенадцать разгневанных мужчин». В-третьих, к Никите Сергеевичу Михалкову. Это важно.
1. Суд присяжных. На первый взгляд, сама его концепция кажется шизофренической. Собрать двенадцать людей «с улицы», не обладающих никакими специальными познаниями в юриспруденции, криминалистике, психологии и т.п.; двенадцать простых обывателей, чья моральность подтверждаются лишь отсутствием судимостей, а интеллектуальные способности, жизненный опыт и устойчивость к внушению – не подтверждаются ничем вовсе; и предложить этой чёрте-знает-какой дюжине левых фраеров решить судьбу совершенно незнакомого им человека, руководствуясь своей логикой(?) и знанием(?) реальности.
Совершенно очевидно, что куда больше они будут руководствоваться своими предрассудками, иллюзиями и заблуждениями, но главное – личной инстинктивной симпатией или антипатией к подсудимому, к адвокату либо к прокурору. И это называется правосудием?
Но суровая правда просвещённого гуманизма состоит в том, что соображения заботы об эффективности криминальной юстиции – малозначительны на фоне той задачи, которую решает суд присяжных. Ну, осудят невиновного. Так если и жюри присяжных выносит обвинительный вердикт, то, скорее всего, перед профессиональным судом у этого невиновного вовсе не было бы шансов. Ну, выпустят преступника. Так не факт, что по выходе на свободу он продолжит резать людей. А коль и продолжит – так много ль он почикает, будучи даже самым опасным маньяком? Десяток, от силы сотню. И что такое жертвы «недоосуждённого» криминала перед масштабами государственного репрессивного террора или кровавым цунами вооружённого мятежа?
Между тем, именно такие «прелести» суд присяжных и предотвращает. То есть, это один из ключевых институтов, служащих сохранению гражданского мира и взаимопонимания между государственным аппаратом и людьми, желающими на него как-то влиять. Тут всё довольно просто. Основных функций у суда присяжных две, и они очень удачно смыкаются. Первая – удовлетворять желание граждан быть гражданами, в частности – участвовать в таком деле, как отправление правосудия. И вторая – возможность для власти, озабоченной своим имиджем, спихнуть на этих граждан ответственность за иные репрессивные меры. «Это не мы вас судим и караем, это вы сами себя судите и караете, а потому – какие к нам претензии?»
И можно сколько угодно прохаживаться на тему того, как двенадцать «лохов» устраивают из правосудия фарс и принимают чёрт знает какие решения, но это лучше, чем если б те же двенадцать «лохов», и миллионы прочих, взяли вилы и поинтересовались у власти, почему, собственно, с ними никто не считается и почему государство карает их лишь по собственному произволу. Что бывало в истории. А государство не сможет дать хоть сколько-нибудь внятный ответ. И такое тоже бывало.
Соответственно, суд присяжных следует признать в целом полезным явлением, сколь бы сомнительными и даже скандальными ни бывали порой его вердикты (да можно подумать, у профессиональных судей всё тип-топ!) Главное же – он позволяет направить в относительно безобидное русло энергию, амбиции и цинизм АДВОКАТОВ, самых страшных зверей социума, когда не кормлены.
Поэтому – о фильме Люмета. Что ж, лично я не считаю его прямо уж шедевром, берущим за душу и выворачивающим её навстречу высшему свету добра и правды. Пожалуй, он чересчур назидателен, порою – даже наивен. Но он добротно сделан, там отличные актёры, и смотрится фильм хорошо.
В принципе, то же можно сказать и о михалковском детище. Снят он тоже добротно, талантливо, диалоги естественные, в целом неглупые, актёрская игра – выше всяких похвал, и несмотря на изрядную продолжительность, посмотрел я его с интересом, без зевоты. Что, в общем-то, рекомендую сделать тем моим уважаемым читателям, кто до сих пор не видел. Если ж и Люмет проскочил мимо вашего внимания – и это не поздно исправить. Оба фильма стоят того, чтобы с ними ознакомиться.
3. Перед просмотром на миг задумался: не повредит ли восприятию картины мой «пиетет» к Михалкову как к общественно-политическому деятелю? Не буду ли я слишком предвзят? Но – махнул рукой: пустое это. Артюр Рембо – тот вообще вон неграми торговал, а стихи писал замечательные…
Теперь же – углубимся в фильм (фильмы; познаваться они будут в сравнении). И я сразу должен предупредить: фильм (оба фильма) вызвали у меня желание поговорить о них всерьёз, исследовать пристально. Это я к тому, что получившееся эссе – довольно-таки объёмистое. Не будучи скован каким-либо рецензионным форматом – я могу себе это позволить. Хотя, конечно, никого не понуждаю читать мои разглагольствования. Кратких аннотаций – в Сети полно, и они дают представление о картине, но самое верное – даст просмотр.
Итак, американский фильм начинается очень скромно и бесхитростно: здание суда – вверх по лестнице ко входу – внутренние помещения – зал заседаний. И – процесс пошёл, как говорится. А вот начало михалковского шедевра – гораздо многозначительней.
Потом – чёрно-белые кадры: чеченский мальчик едет на велосипеде по горной дороге. Долго едет. Упорно педали крутит. Катит мимо Горбачёва, вещающего с трибуны про необходимость сохранения Союза. Мимо Ельцина, вещающего о восстановлении конституционного порядка на отдельно взятой гористой местности. Вроде как – совмещение пространства и времени на одном серпантине, приём такой художественный…
«Свежо! – подумал я. – Остро! Только что ж трибуны-то Ельциным кончаются? Али время встало? Аль и не было ещё одного деятеля, обещавшего донести конституционный порядок до каждого сортира? Ах, ну да: мальчик – жертва Первой Чеченской. Кровавой, несправедливой и безумной. Вторая-то – знамо дело, освободительная и благородная была, там-то Чечню лепестками роз забрасывали, и ничем более…»
Но на самом деле, тут не политическая «корректность» резанула, а сам этот приём. Ну, какая-то несолидная претенциозность в нём, аляповатая и школярская, что ли? «Неужто весь фильм такой вот… вычурный будет, строго под фестивальные пряники заточенный?» Но нет: дальше, к чести создателей сказать, обошлись они без этого натужного символизма и сюрреализма. Оказалось – то было лишь видение чеченского юноши, задремавшего на суде.
Судят же его, меж тем, за убийство. Приёмного отца, бывшего офицера российского спецназа, приютившего кавказского сироту по старой дружбе с его погибшими родителями. Здесь имеется некое отличие от ситуации в фильме Люмета: там судили латинского тинейджера за убийство родного папаши, который сам насквозь уголовный подонок.
В общем же и целом, в обоих случаях улики представляются неопровержимыми, а вина – абсолютно очевидной. Но процесс есть процесс, порядок есть порядок – и вот жюри удаляется на совещание.
В американском варианте – всё рутинно. И удаляются они, двенадцать суровых мужчин, не слишком далеко: в специальную комнату при зале суда. Но у России, понятно, особенная стать: в суде ремонт, а потому присяжные располагаются в спортзале школы по соседству. И подобный антураж не может не подействовать на этих неофитов алтаря Фемиды.
Я бы сказал, антураж внушил им несколько преувеличенную легкомысленность, вверг в изрядную инфантильность. Кто – мячик принимается пинать; кто – наяривает на пианино; кто – лифчик «раблезианский» в туалете нарыл и дивится; кто – шприц пустой надыбал, и ходит с ним, песенки распевает школьные, над состоянием нравов ученических издевается.
По правде, хоть я и не брюзга, хотелось им заметить примерно то же, что сказал американским коллегам судья в напутственном слове: «Мужчины! Один человек погиб, другой – под «вышкой» сидит. Посерьёзнее немножко – можно?»
Но судебный пристав, сам по себе персонаж в высшей степени колоритный (Александр Адабашьян), говорит им несколько иное. Он говорит: «Ну что ж, дело ваше плёвое – минут за двадцать управитесь».
Замечу, дело об убийстве русского офицера усыновлённым им чеченцем, жертвой войны, – ни «плёвым», ни «малозначительным», скорее всего, не было бы. Как пить дать – его бы «распиарили» с обеих сторон: и с «патриотической», и с «общечеловеческой». Но даже если б оно прошло незамеченным, пристав, позволяющий себе такие речи, рискует в лучшем случае вылететь с работы за давление на присяжных. Это если по закону.
Однако ж, психология, мотивация, логика и поведение героев – дело совсем другое. Об этом – и в чисто фантастических опусах говорить можно и должно. Во всяком случае, про это мне поговорить интересно.
Как завязывается интрига у Люмета? Присяжные рассаживаются по местам, соглашаются с тем, что случай ясный, мусолить тут нечего, а потому – давайте уже проголосуем, отправим злодея на электрический стул и разойдёмся по домам.
Но тут обнаруживается один скептик-праведник (Генри Фонда). Который заявляет: «Я не знаю, виновен подсудимый или нет, и именно поэтому – давайте потолкуем».
Прочие – в недоумении. Восклицают дружно: «Да что ж толковать-то, когда прокурор уж всё истолковал?» Но видно, что скептик, при всей своей доброжелательности и мягкости манер, джентльмен упрямый, принципиальный, и так просто его не подвинешь с гражданской позиции.
У Люмета это персонаж Ли Кобба, напористый, исполненный праведного гнева бизнесмен. Достойный член общества, примерный семьянин, заботливый отец. Он гордится тем, что вложил в своего сына всю душу и воспитал его «настоящим мужчиной». Таким, что уже в шестнадцать лет был способен вломить папаше в челюсть. Правда, отец несколько обескуражен тем, что не виделся с отпрыском последние пару лет. И потому – считает себя как бы полномочным представителем всех расстроенных родителей в деле борьбы с этой поганой, неблагодарной молодёжью.
Поэтому даже немного странно, что из двенадцати москвичей «антихачизм» персонажа Гармаша разделяет лишь один, тоже пролетарий, метростроевец (Алексей Петренко), недавно ограбленный юными абреками в поезде. Еврейские же гопники его, очевидно не грабили, поэтому к антисемитским выпадам того же Гармаша – он относится настороженно. Объект же этих выпадов, прелестно «местечковый», истинно бердичевской закваски старый и мудрый «сионист» (Валентин Гафт), парирует таксёрские шпильки насчёт «еврейских штучек» с таким изяществом и достоинством, что приводит в полный восторг присутствующего здесь же темпераментного хирурга-кавказца (Сергей Газаров). В общем, всё мило.
Следует заметить, в американском фильме тоже выискался ксенофоб – один злобный и ограниченный старикашка. Нет, он, конечно, не называл «испано-американцев» какими-либо обидными кличками, и даже «латиносами» напрямую не называл, но посмел заявить, что у «них» несколько иные представления о цене человеческой жизни, равно как и о законопослушании, и хотя бывают среди «них» приличные люди, но это лишь исключения из общей тёмной массы. Что-то вроде.
Понятное дело, прочая благородная публика (в американском фильме) сочла эти речи омерзительными, а расиста подвергла остракизму. Один за другим все присяжные демонстративно обособлялись от него, покуда последний не сказал: «Старик! Лучше б ты заткнулся!»
И это было в далёком 57-м году, когда на Юге ещё не все негры обрели право голоса, задолго до нынешнего разгула политкорректности. Что ж, сколь бы ни маразматичны и уродливы бывали порою проявления этой пресловутой политкорректности, но в целом, пожалуй, приходится согласиться с реакцией тех присяжных. Про себя можно думать, что угодно, однако ж «озвучивать» свои предрассудки перед малознакомыми людьми – дурной тон и даже ребячество. Кто-то негров недолюбливает, кто-то – евреев, а я вот, например, кефир ненавижу. Но я ж не кричу на каждом углу, что кефир – вульгарное пойло из протухшей лактозы, а его потребители – жалкие, ничтожные личности?
Впрочем, я бы не сказал, что Гармаш (его персонаж) – «хуже» того американского узколобого старикашки, а михалковские присяжные – «хуже», несознательнее и безответственнее американских, что не одёрнули распоясавшегося ксенофоба. Нет, скорее, и Гармаш, и его коллеги – просто искреннее. Он – говорит, что думает, они – не делают вид, будто им не пофиг то, что он говорит. Хотя – именно тот случай, когда искренность – враг приличия. Как ни крути, вываливать свои «антихачовые» и антисемитские фобии в присутствии кавказца и еврея – это очень детская откровенность.
На сём – закроем тему «ксенофобии». В конце концов, в американском фильме она затронута лишь едва-едва, в михалковском – чуть больше, но в любом случае она не является центральной.
Где-то на ШЕСТОМ часу совещания кто-то из присяжных ВДРУГ хлопает себя по лбу и вспоминает: «Ах да! Там же ещё какая-то тётка в окошко видела, как, собственно, парень отца зарезал!»
На этом месте челюсть моя отпала, и потому ротовое отверстие сподобилось произвести лишь не очень артикулированный возглас: «Ээээ…»
Нет, серьёзно, этот момент – навевает мрачные сомнения в состоятельности памяти и рассудка всех присяжных. И это – не единственный момент, который навевает подобные сомнения.
Но главным аргументом стало авторитетное мнение одного из присяжных, который сам вырос в трущобах и неоднократно наблюдал поножовщину. И он сказал: «Это выкидуха, а раскрывается она только с прямого хвата, потому как – кнопка под большой палец заточена».
Как этот момент обосновывается в нашем фильме? Там – для непонятливого Гармаша кавказский хирург Газаров устраивает целое шоу, в высшей степени эстетичный и показательный такой «фристайл» с ножичком. Кроме шуток, одна из самых классных сцен в фильме. И свои живописные экзерсисы «джигит-лепила» сопровождает разъяснением: «Мальчик – вырос там, где знают толк в ножах. И он в курсе, что самые опасные удары – это снизу. И он бы никогда не стал бить сверху. Так делают только лохи». Вроде того.
Впрочем, не будем клиниться ни на «колюще-режущей» теме и воздержимся от слишком придирчивого анализа прочих доказательств. В конце концов, вопрос о виновности подсудимых в обоих фильмах – это, слава богу, не наша головная боль, а присяжных. Мы сравниваем сам их подход к решению этого вопроса у Люмета и у Михалкова.
И что мы видим в американском фильме? Мы видим, как двенадцать более или менее серьёзных взрослых людей, получив некую задачу, обсуждают её с тем, чтобы прийти к консенсусу. Они препираются, нервничают, распаляются, повышают голос, порой – схлёстываются чуть ли не до драки. То и дело кто-то восклицает: «Да о чём мы вообще спорим? Всё же ясно. Хватит наводить тень на плетень!» Но в основном – они говорят по существу. Обсуждают конкретное дело. Лирических отступлений – минимум.
Что мы видим в российском фильме? Обсуждение обстоятельств дела по существу? Да, это тоже имеет место. Но – как бы между прочим. А львиную долю дискуссии составляют страстные, необычайно проникновенные, исключительно глубокие, эпохально-глобальные монологи на весьма отвлечённые темы. Всё больше – про «истину бытия», и к чёрту – эту скучную, занудную «правду быта».
Маковецкий, не удовлетворившись аллегорией с арбузом, рассказывает публике душераздирающую историю своего падения и спасения. Как он, технический гений, изобрёл невероятно прогрессивный туннельный диод, и некая буржуинская фирма предлагала за патент огромные деньги, но патриот-«кулибин» упорно проталкивал своё изобретение здесь и только здесь, однако всюду встречал отказ, отчего горько запил, докатился до самого скотского состояния, и погряз бы в сей пучине безнадежно, кабы его не пожалела незнакомая женщина в электричке. Тогда – он духовно возродился, счёл свой долг перед Родиной исполненным (ведь бухал же, ведь страдал же!) и таки продал свой диод буржуинской фирме, чьим представителем нынче работает.
Простоватый метростроевец Петренко рассказывает про то, как его родич спустил все деньги на игровых автоматах, решил заделаться террористом и взял заложников в бухгалтерии родного предприятия, и погибнуть бы ему при штурме, но сочувственный и мужественный начальник милиции обезоружил отчаявшегося бедолагу посредствам личного авторитета и бутылки водки, обеспечив полнейший хэппи-энд.
Актёр-балагур Ефремов исповедуется в том, как достало его это зажравшееся толстокожее быдло, которое ходит на юмористические концерты лишь для того, чтобы тупо поржать, и тупо ржёт над всем и вся, чего ни скажи. А также – он посвящает коллег в печальные обстоятельства кончины своей любимой бабушки.
Горбунов, директор кладбища и великий философ, очень пылко и убедительно рассуждает на тему того, что русский человек никогда не будет жить по закону, поскольку ему это скучно. Он же – изрекает фразу, которую хрен оспоришь: «А здесь всё очень по-русски!»
Да, с этим приходится согласиться. Знаменитая русская душевность – «это есть что-то особенного». И оно, конечно, очень мило и трогательно – но, признаться, порой так достаёт. Приходишь, бывает, к человеку решать какой-то конкретный вопрос – а он принимается сходу изливать душу. Сидишь, весь промоченный штормом его «внутреннего моря», чувствуешь себя наичерствейшим подонком и думаешь: «Мужик! Да нафиг мне твоя душа? Тоже мне, Фауст! А будь и Фауст – я тебе, что, Мефистофель?» И вот так каждая деловая беседа рискует обернуться изысканным психологическим ток-шоу «поплачем вместе». Впрочем, это неудивительно для страны, где и по сию пору миллиардные контракты заключаются в бане. Нда, специфика.
Что ж, заседателям удаётся в полной мере взбудоражить свою нравственность. Опять же, с чисто русской хаотичностью и любовью к крайностям, они бросаются из полнейшего пофигизма – в такую страстную увлечённость делом, что временами доходят до умопомрачения. Так близко к сердцу принимают. Нет, конечно, по накалу драматизма этому гражданскому форуму – далеко до собрания пайщиков в рязановском «Гараже» (иные критики поминали и его). Там-то – всё же речь идёт о домике для машинки. Для своей машинки. А не о жизни и смерти постороннего человека. Но всё равно: присяжные распаляются, порой – до невменяемости.
Вообще надо сказать, что у доброй половины собравшихся психическая стабильность – явно не самая сильная сторона личности.
Хирург-кавказец, в целом артистичный и обаятельный, при виде шприца впадает в неистовство, хватает его и мечет в доску для дартса – хорошо ещё, окружающие успевают увернуться. Понять его можно: брат у него сторчался на этом деле. Но, наверное, лучше даже не думать о судьбе какого-нибудь покоцанного наркодилера, попади он на стол к этому эскулапу.
Директор телеканала Стоянов, фигура определённо карикатурная и несимпатичная – воздержусь от предположений, кого здесь спародировали создатели – под впечатлением криминальной «страшилки» едва не заходится рёвом, как трёхлетний мальчик при виде картинки с Бабой Ягой, и бежит блевать в сортир, на ходу меняя свой вердикт.
Гармаш же, исполнитель той «страшилки», судя по его финальному полубредовому монологу – явно нуждается во внимании не только психиатра, но и прокурора. Серьёзно, бытовая ксенофобия – шут бы с ней, но что прикажете думать об отце, который регулярно молотит своего малолетнего отпрыска по лицу, в кровь, и едва не доводит до самоубийства? Я лично думаю, что ему не помешало бы малость подлечиться электричеством. Таких папаш в России сотни тысяч? Так ведь и турбины РАО ЕЭС не сачкуют, мегаватты выдают исправно. Да, определённо: нехило было бы сначала с такими «чадолюбцами» разобраться, прежде чем призывать новых детей клепать…
Помешали ли им означенные обстоятельства вынести единогласный вердикт? Нет, конечно! Не только решение вынесли – но куда как дальше продвинулись…
В американском фильме ведь как было? В ходе долгой изнурительной дискуссии скептик-праведник Фонда, при помощи других «озадачившихся», последовательно продемонстрировал, что в каждом из предъявленных доказательств имеется изъян, место для разумного сомнения. Орудие убийства? Возможно совпадение. Показания соседа снизу? МОЖНО ДОПУСТИТЬ, что он не успел увидеть убегающего убийцу, но убедил себя в том, будто видел, одержимый жаждой славы на фоне старческого маразма. Показания тётки из дома напротив? У неё на переносице – метки от очков. А значит, НЕЛЬЗЯ ИСКЛЮЧАТЬ, что она близорука, в момент убийства была «зрительно безоружна»(лежала в кровати) и потому видела происходящее нечётко. Хотя, возможно, метки – от плюсовых очков или от солнцезащитных. Но – есть ПОВОД усомниться.
Ну и так далее. То есть, Фонда вовсе не доказывает невиновность подсудимого. А доказывает лишь, что нельзя со стопроцентной гарантией признать его виновным. На самом деле – типичный случай для отправления дела на доследование с целью уточнения существенных деталей.
Не то – в нашем фильме. Конечно, наши люди – не могли удовлетвориться установлением неясности как факта. Нет, им подавай определённость. И вот уж эти романтики от юстиции, совсем недавно – абсолютно равнодушные к делу и едва помнящие его обстоятельства, роют землю всеми конечностями; убедительно доказывают полнейшую невиновность чеченёнка, а заодно – с лёгкостью, на зависть Ниро Вульфу, изобличают истинных убийц, не выходя из спортзала; на коленке рисуют схемы криминальной зачистки дома под снос и элитную застройку, а тётку-свидетельницу – уличают в личном мотиве на основании представленных ею же фотографий: она, оказывается, ревновала пацана к его папаше, в которого была безнадёжно и пылко влюблена, а потому возомнила себе невесть что.
Один товарищ, Гафт, правда, усомнился. Нет, не в том, что тётка – вредная и ревнючая вплоть до оговора, а в том, что строительные воротилы могут нарушать закон вплоть до физической ликвидации упрямых жильцов. И спросил строителя-аналитика (Виктор Вержбицкий): «Неужто у нас действительно убивают живых людей за какие-то смешные миллионы баксов? Откуда вы всё это знаете?»
Гхм. Что можно было бы ответить на такой вопрос? Можно – примерно следующее: «Видите ли, живу я преимущественно в Гондурасе, но как-то мне в руки попала российская газета…»
Нет, вот во что я решительно не верю – так это в существование взрослых российских граждан, даже – старых благонамеренных евреев с бердичевскими интонациями, способных задавать подобные вопросы.
У Люмета – тоже были две выраженные пары. Первая уже упоминалась, вторая – старшина присяжных и субъект в шляпе, сидящий на другом конце стола, строго напротив. Старшина – ответственный, добросовестный парень, помощник футбольного тренера в школе, стремящийся наилучшим образом исполнить свой долг. Его антипод – взбалмошный несознательный пижон-коммивояжёр, спешащий поскорее отстреляться, голосуя абы как, поскольку у него «горят» билеты на бейсбольный матч. Можно сказать, паршивая овца в собрании этих не лишённых предрассудков, но всё же принципиальных и серьёзных мужчин.
При этом американский старшина – нисколько не гений, ни в области дедукции, ни в области риторики. Роль главного «умника» – отведена Фонде. А председатель – просто честный, славный парень, не более того. Но ведь его ж не Михалков играл, правильно? 🙂
Нет, когда председателя играет Михалков – тот не может быть просто честным и славным парнем. И просто утереть нос балаболу-«правозащитнику» своей спокойной деловитостью – этого, конечно, мало. Нет, наш старшина, терпеливо и безропотно высиживает много часов кряду, стоически сносит всю истерическую дурь этих больших детей – лишь для того, чтобы под самый занавес ослепить собрание подлинным, дотоле тщательно сокрытым величием своего интеллекта и сразить наповал истинным пониманием гражданского долга. По сути – он показывает им, кто на самом деле является НАСТОЯЩИМ МУЖЧИНОЙ среди этого бестолкового сборища.
Тут присяжные недоумевают, возмущаются: «А как же иначе, когда он невиновен? И что с ним на воле-то случиться может?»
А председатель – разъясняет, терпеливо, смиренно: «Так ведь убьют его. Зарежут, как отца зарезали».
Присяжные, раскрыв рты: «Эвона как!»
Председатель: «Дык! И я вот как меркую: на тюрьме-то пацан дольше проживёт, чем на воле. А мы, тем временем, организуем общество помощи ему, скинемся, кто чем богат, связи свои напряжём, попутно – строительную мафию эту заборем, злодеев-убивцев к ногтю прижмём. Иначе – кто ж это сделает, кроме нас? Не на ментов же уповать? Да там ведь, почитай, и не осталось никого толкового, как я вот на пенсию ушёл».
Но – остальные одиннадцать на поверку оказались всё же малодушными, эгоистичными и несознательными уродами, не пожелавшими посвятить свои никчёмные жизни делу борьбы со строительной мафией за торжество правосудия. Тотчас бросились отмазки искать, мол, дела у них, работа… дети не кормлены, жена не доена, корова не… в общем, жалкий лепет – смотреть тошно. Но председатель – смотрел без тошноты, а лишь – с отеческой укоризной…
В итоге – парня решено было таки выпустить. А доблестному председателю – пришлось, вздохнув и посетовав на несовершенство человеческой природы, в одиночку заняться судьбой юного кавказца. Но, конечно, сомнений нет: уж этот-то матёрый человечище дело сладит. Горы свернёт – а дракона элитно-строительного из пещеры выковыряет. Ибо – мужчина правильный, основательный. И по-нахски говорить умеет, и во все детали вникает въедливо. Вот, например, сидит он уже после суда рядом с освобождённым чеченёнком и уточняет: а как отца твоего звали? А приёмного?
Кто-то, наверно, подумает, будто он весь процесс проспал, а потому ни отчества подсудимого, ни имени убитого ни разу не слышал. Нет! Он просто желает убедиться: а не подсунули ли ему какого-то другого чеченского отрока? Привычка такая профессиональная: ничего на веру не принимать…
«Мужчина! Эта ваша лекция на тему правды жизни и гражданского долга – она, конечно, чертовски мощная, проникновенная… лирический пафос – пять баллов… но… вы серьёзно думаете, что чего-то очень умное изрекли?
Или вы думаете, что его, посадив, оставят в покое? Особенно – когда дело, усилиями вашего «общества помощи», возобновят по вновь открывшимся обстоятельствам? И парень окажется свидетелем, уже напрямую угрожающим некой отмороженной, бескомпромиссной строительной мафии? И вы сможете как-то обеспечить его безопасность за колючкой? Что ж, возможно, вы господь бог, но в действительности пенитенциарное учреждение – САМОЕ проблематичное место, в плане защиты от покушений.
Уж куда проще, если вы действительно желаете помочь парню и прижать бандитов, – схоронить его на воле. На квартире или на даче. У кого-нибудь из друзей. И так, чтобы никто из посторонних не ведал. В особенности – вот эти одиннадцать чудиков, добрые и трогательные, но болтливые – удержу нет. В чём вы имели возможность убедиться на протяжении последних часов. И это-то они в трезвом виде перед чужими людьми изнанку свою выворачивали. Так представляете, чего они по пьяни растреплют, если кто грамотный к ним подкатит? Разве можно иметь с ними дело? А вы – предлагаете «объединить усилия», «скоординировать действия».
Зачем вы им такое предлагаете? Что за нелепая и злая шутка? Во-первых, они и так уж потратили уйму времени на исполнение своего гражданского долга. И восстановление справедливости в рамках легальной процедуры – предел их социальной сознательности. Требовать чего-то большего – нетактично и негуманно. Тем более – вовлекать в некие конспиративные игры против организации, которая валит всех направо и налево без малейших сантиментов. Но главное – толку-то от них будет в подобной игре? Сплошная утечка информации.
Так к чему было совестить их, нотации читать? Чтоб понтануться своей зрелостью и ответственностью на фоне их малодушия и пассивности? Ну да, очень зрело, очень ответственно! Самоутвердиться чёрт знает перед кем – а заодно планы им свои слить.
Но тем не менее, кино получилось неплохое. Живое. И персонажи – все занятные, по-своему симпатичные. Даже те, которые карикатурные. Но только – у Люмета действительно мужчины были (кроме, пожалуй, раздолбая в шляпе). При своих предрассудках, со своими тараканами в голове – но всё же взрослые, достаточно ответственные мужчины, понимающие, зачем собрались, и в рамках обсуждения уголовного дела – склонные обсуждать именно уголовное дело.
Здесь же – люди всё больше хорошие, можно сказать «душевные», но – какие-то чертовски наивные, премило пубертатного склада ума и психики. Все двенадцать. И сам председатель – не исключение. Поэтому, наверное, Михалков очень правильно поступил, сократив название, убрав из него слово «мужчин»…
Кончается же фильм – как и начинался. Цитатой всё того же мудрейшего Б. Тосья. На сей раз – изрекает он такую глубокую мысль: «Закон превыше всего, но как быть, когда милосердие оказывается превыше закона?»
Да, кто такое Б. Тосья? Встречалось мнение, будто это зашифрованное послание от Никиты Сергеевича: «Бог – то есть я». Коли так – можно было бы порадоваться за самоиронию Михалкова. А то уж пол-России угорает над его претензиями на мессианство, он же – всё будто бы на полном серьёзе проповедует.
Но скорее, послание это хоть и зашифрованное, однако ж не настолько стёбное и «святотатственное». Нет, думается, это фонетическая анаграмма слов «От себя». Такое есть мнение.
Как бы то ни было – спасибо Михалкову за интересный фильм.