Более опасными врагами истины чем ложь являются

27.10.202311.07.2022 admin 0 Comments

Бог умер: 30 самых известных цитат Ницше

Вчера, 15 октября, был день рождения великого мыслителя XIX века — Фридриха Ницше. Его книги пережили свою эпоху, а его мысли давно разобрали на цитаты

Об истине и разуме

2. Убеждения являются более опасными врагами истины, чем ложь.

3. В конце концов, никто не может из вещей, в том числе и из книг, узнать больше, чем он уже знает.

О книгах

4. Общепринятые книги — всегда зловонные книги: запах маленьких людей пристаёт к ним.

5. Книгу, что вы любите, не надо занимать, ее нужно иметь.

О времени и истории

6. Тот, у кого нет две трети времени для себя, есть раб.

7. Мы — наследники совершавшихся в течение двух тысячелетий вивисекции совести и самораспятия.

8. Мы живём не ради будущего. Мы живём, чтобы хранить своё прошлое.

9. Время маленькой политики заканчивается. Уже следующее столетие приведёт к борьбе за господство на земле.

О человеке

10. Люди находят свою собственную жизнь намного приятнее, если перестают сравнивать ее с жизнью других людей.

11. Бог умер: теперь хотим мы, чтобы жил сверхчеловек.

12. Я искал великих людей, а находил всегда лишь обезьян их идеала.

13. В добропорядочных людях меня в последнюю очередь отталкивает зло, которое они в себе носят.

О власти

14. Кто хочет стать водителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них их опаснейшим врагом.

15. Быть великим — значит давать направление.

16. Господство добродетели может быть достигнуто только с помощью тех же средств, которыми вообще достигают господства, и, во всяком случае, не посредством добродетели.

17. Где бы я не находил жизнь, я находил также волю к власти.

О добре и зле

18. Самые ошибочные умозаключения людей суть следующие: вещь существует, следовательно, она имеет право на это.

19. Я ненавижу людей, не умеющих прощать.

О любви

21. «Возлюби ближнего своего» — это значит, прежде всего: «Оставь ближнего своего в покое!» — И как раз эта деталь добродетели связана с наибольшими трудностями.

22. Требование взаимности – это не требование любви, а тщеславия.

23. Хороший брак основывается на таланте к дружбе.

Об обществе

24. Человечество не представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. «Прогресс» есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний европеец по своей ценности глубоко ниже европейца эпохи Возрождения.

25. Массы это, во-первых – расплывающаяся копия людей, во-вторых – сопротивление против всего, в-третьих – великий инструмент.

26. Мы так счастливы на открытой природе, поскольку у нее нет мнения о нас.

О науке

27. Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности.

28. Все что человечество понимает, принято называть наукой

29. Логическое мышление – это образец полной фикции.

О музыке

30. Без музыки жизнь была бы заблуждением.

Кадры из фильма «Когда Ницше плакал» (2007)

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник

Фридрих Вильгельм Ницше
Антихрист. Ecce Homo (сборник)

Пусть не заблуждаются: великие умы – скептики. Заратустра – скептик. Крепость, свобода, вытекающие из духовной силы и ее избытка, доказываются скептицизмом. Люди убеждения совсем не входят в рассмотрение всего основного в ценностях и отсутствии таковых. Убеждение – это тюрьма. При нем не видишь достаточно далеко вокруг, не видишь под собой: а между тем, чтобы осмелиться говорить о ценностях и неценностях, нужно оставить под собой, за собой пятьсот убеждений… Дух, который хочет великого, который хочет также иметь и средства для этого великого, по необходимости будет скептик. Свобода от всякого рода убеждений – это сила, это способность смотреть свободно… Великая страсть, основание и сила бытия духа еще яснее, еще деспотичнее, чем сам дух, пользуется всецело его интеллектом: она заставляет его поступать, не сомневаясь; она дает ему мужество даже к недозволенным средствам; она разрешает ему при известных обстоятельствах и убеждения. Убеждение как средство: многого можно достигнуть только при посредстве убеждения. Великая страсть может пользоваться убеждениями, может их использовать, но она не подчиняется им – она считает себя суверенной. – Наоборот: потребность в вере, в каком-нибудь безусловном Да или Нет, в карлейлизме, если позволительно так выразиться, есть потребность слабости. Человек веры, «верующий» всякого рода, – по необходимости человек зависимый, – такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. «Верующий» принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал. Его инстинкт чтит выше всего мораль самоотвержения; все склоняет его к ней: его благоразумие, его опыт, его тщеславие. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения… Пусть взвесят, как необходимо большинству что-нибудь регулирующее, что связывало бы их и укрепляло внешним образом, как принуждение, как рабство в высшем значении этого слова, – единственное и последнее условие, при котором преуспевает слабовольный человек, особенно женщина, – тогда поймут, что такое убеждение, «вера». Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чем не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неуклонную оптику относительно всех ценностей – все это обусловливает вообще существование такого рода людей. Но тем самым этот род становится антагонистом правдивости – истины… Верующий не волен относиться по совести к вопросу об «истинном» и «неистинном»: сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убежденного человека делает фанатика – Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, – тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, – фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы…

– Еще один шаг в психологию убеждения, «веры». Давно уже меня интересовал вопрос, не являются ли убеждения более опасными врагами истины, чем ложь. («Человеческое, слишком человеческое», часть I, афоризмы 54 и 483.) На этот раз я ставлю решающий вопрос: существует ли вообще противоположение между ложью и убеждением? Весь мир верит в это; но чему только не верит весь мир! Всякое убеждение имеет свою историю, свои предварительные формы, свои попытки и заблуждения: оно становится убеждением после того, как долгое время не было им и еще более долгое время едва им было. Как? Неужели и под этими эмбриональными формами убеждения не могла скрываться ложь? – Иногда необходима только перемена личностей: в сыне делается убеждением то, что в отце было еще ложью. – Ложью я называю: не желать видеть того, что видят, не желать видеть так, как видят, – неважно, при свидетелях или без свидетелей ложь имеет место. Самый обыкновенный род лжи тот, когда обманывают самих себя: обман других есть относительно уже исключительный случай. – В настоящее время это нежелание видеть то, что видят, и нежелание видеть так, как видят, есть почти первое условие для всех партийных в каком бы то ни было смысле: человек партии по необходимости лжец. Немецкая историография, например, убеждена, что Рим был деспотизмом, что германцы принесли в мир дух свободы: какое различие между этим убеждением и ложью? Следует ли удивляться тому, что инстинктивно все партии, равно как и немецкие историки, изрекают великие слова морали, что мораль чуть ли не потому еще продолжает существовать, что всякого рода человек партии нуждается в ней ежеминутно? – «Это наше убеждение: мы исповедуем его перед всем миром, мы живем и умираем за него – почтение перед всем, что имеет убеждение». – Нечто подобное слышал я даже из уст антисемитов. Напротив, господа! Антисемит совсем не будет оттого приличнее, что он лжет по принципу. Священники, которые в таких вещах тоньше и очень хорошо понимают возражение, лежащее в понятии убеждения, т. е. обоснованной, ввиду известных целей, лжи, позаимствовали от евреев благоразумие, подставивши сюда понятие «Бог», «воля Божья», «откровение Божье». Кант со своим категорическим императивом был на том же пути: в этом пункте его разум сделался практическим. – Есть вопросы, в которых человеку не предоставлено решение относительно истинности их или неистинности: все высшие вопросы, все высшие проблемы ценностей находятся по ту сторону человеческого разума… Коснуться границ разума – вот это прежде всего и есть философия… Для чего дал Бог человеку откровение? Разве Бог сделал что-нибудь лишнее? Человек не может знать сам собою, что есть добро и что зло, поэтому научил его Бог своей воле…

Мораль: священник не лжет, – в тех вещах, о которых говорят священники, нет вопросов об «истинном и ложном», эти вещи совсем не позволяют лгать. Ибо, чтобы лгать, нужно быть в состоянии решать, что здесь истинно. Но этого как раз человек не может; священник здесь только рупор Бога. Такой жреческий силлогизм не является только еврейским или христианским: право на ложь и на благоразумие «откровения» принадлежит жрецу в его типе, будь то жрецы décadence или жрецы язычества. (Язычники – это все те из относящихся к жизни положительно, для которых Бог служит выражением великого Да по отношению ко всем вещам.) – «Закон», «воля Божья», «священная книга», «боговдохновение» – все это только слова для обозначения условий, при которых жрец идет к власти, которыми он поддерживает свою власть – эти понятия лежат в основании всех жреческих организаций, всех жреческих и жреческо-философских проявлений господства.

«Святая ложь» обща Конфуцию, книге законов Ману, Магомету, христианской церкви; в ней нет недостатка и у Платона. «Истина здесь» – эти слова, где бы они ни слышались, означают: жрец лжет.

– В конце концов, мы подходим к тому, с какою целью лгут. Что христианству недостает «святых» целей, это мое возражение против его средств. У него только дурные цели: отравление, оклеветание, отрицание жизни, презрение тела, уничижение и саморастление человека через понятие греха, – следовательно, также дурны и его средства. – Совершенно с противоположным чувством я читаю книгу законов Ману, произведение, несравненное в духовном отношении; даже назвать его на одном дыхании с Библией было бы грехом против духа. И понятно почему: оно имеет за собой, «в» себе действительную философию, а не только зловонный иудаин с его раввинизмом и суевериями, наоборот, оно кое-что дает даже самому избалованному психологу. Нельзя забывать главного – основного отличия этой книги от всякого рода Библии: знатные сословия, философы и воины при ее помощи держат в руках массы: повсюду благородные ценности, чувство совершенства, утверждение жизни, торжествующее чувство благосостояния по отношению к себе и к жизни, солнечный свет разлит на всей книге. – Все вещи, на которые христианство испускает свою бездонную пошлость, как, например, зачатие, женщина, брак, здесь трактуются серьезно, с почтением, любовью и доверием. Как можно давать в руки детей или женщин книгу, которая содержит такие гнусные слова: «во избежание блуда каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… лучше вступить в брак, нежели разжигаться?» [26] И можно ли быть христианином, коль скоро понятием об immaculata conceptio [27] самое происхождение человека охристианивается, т. е. загрязняется. Я не знаю ни одной книги, где о женщине сказано бы было так много нежных и благожелательных вещей, как в книге законов Ману; эти старые седобородые святые обладают таким искусством вежливости по отношению к женщинам, как, может быть, никто другой.

«Уста женщины, – говорится в одном месте, – грудь девушки, молитва ребенка, дым жертвы всегда чисты». В другом месте: «Нет ничего более чистого, чем свет солнца, тень коровы, воздух, вода, огонь и дыхание девушки». Далее следует, быть может, святая ложь: «Все отверстия тела выше пупка – чисты, все ниже лежащие – нечисты; только у девушки все тело чисто».

Всему этому противопоставляется двойная стена: во-первых, откровение, т. е. утверждение, что разум тех законов не человеческого происхождения, что он не есть результат медленного изыскания, сопровождаемого ошибками, но, как имеющий божественное происхождение, он был только сообщен уже в совершенном виде, без истории, как дар, как чудо… Во-вторых, традиция, т. е. утверждение, что закон уже с древнейших времен существовал, что сомневаться в этом было бы нечестиво и преступно по отношению к предкам. Авторитет закона покоится на тезисах: Бог это дал, предки это пережили. Высший разум подобного процесса заключается в намерении оттеснить шаг за шагом сознание от жизни, признаваемой за правильную (т. е. доказанную огромным и тонко просеянным опытом), чтобы достигнуть таким образом полного автоматизма инстинкта, – это предпосылки ко всякого рода мастерству, ко всякого рода совершенству в искусстве жизни. Составить книгу законов по образцу Ману – значит признать за народом мастера, признать, что он может претендовать на обладание высшим искусством жизни. Для этого она должна быть создана бессознательно: в этом цель всякой священной лжи. – Порядок каст, высший господствующий закон, есть только санкция естественного порядка, естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой произвол, никакая «современная идея». В каждом здоровом обществе выступают, обусловливая друг друга, три физиологически разнопритягательных типа, из которых каждый имеет свою собственную гигиену, свою собственную область труда, особый род чувства совершенства и мастерства. Природа, а не Ману отделяет одних – по преимуществу сильных духом, других – по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим – посредственных: последние как большинство, первые как элита. Высшая каста – я называю ее кастой немногих – имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит – быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одаренные духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который все видит в дурном свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование – это преимущество чандалы; также и пессимизм. «Мир совершенен» – так говорит инстинкт духовно одаренных, инстинкт, утверждающий жизнь: «несовершенство, все, что стоит ниже нас, дистанция, пафос дистанции, сама чандала – все принадлежит к этому совершенству». Духовно одаренные, как самые сильные, находят свое счастье там, где другие нашли бы свою погибель, – в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие – это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, – это их отдых… Познание для них форма подвижничества. – Такой род людей более всех достоин почтения – это не исключает того, что они самые веселые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они существуют; им не предоставлена свобода быть вторыми. – Вторые – это стражи права, опекуны порядка и безопасности, это благородные воины, это прежде всего король, как высшая формула воина, судьи и хранителя закона. Вторые – это исполнители сильных духом, их ближайшая среда, то, что берет на себя все грубое в господстве, их свита, их правая рука, их лучшие ученики. – Во всем, повторяю, нет ничего произвольного, ничего «деланного»; все, что не так, то сделано, – природа там опозорена… Порядок каст, иерархия, только и формулирует высший закон самой жизни; разделение трех типов необходимо для поддержания общества, для того, чтобы сделать возможными высшие и наивысшие типы, – неравенство прав есть только условие к тому, чтобы вообще существовали права. – Право есть привилегия. Преимущество каждого в особенностях его бытия. Не будем низко оценивать преимущества посредственных. Жизнь по мере возвышения всегда становится суровее, – увеличивается холод, увеличивается ответственность. Высокая культура – это пирамида: она может стоять только на широком основании, она имеет, как предпосылку, прежде всего сильную и здоровую посредственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, все, что содержится в понятии специальной деятельности, согласуется только с посредственным – в возможностях и желаниях; подобному нет места среди исключений, относящийся сюда инстинкт одинаково противоречил бы как аристократизму, так и анархизму. Чтобы иметь общественную полезность, быть колесом, функцией, для этого должно быть естественное призвание: не общество, а род счастья, к которому способно только большинство, делает из них интеллигентные машины. Для посредственностей быть посредственностью есть счастье; мастерство в одном, специальность – это естественный инстинкт. Было бы совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе видеть нечто отрицательное. Она есть первая необходимость для того, чтобы существовали исключения: ею обусловливается высокая культура. Если исключительный человек относится к посредственным бережнее, чем к себе и себе подобным, то это для него не вежливость лишь, но просто его обязанность… Кого более всего я ненавижу между теперешней сволочью? Сволочь социалистическую, апостолов чандалы, которые хоронят инстинкт, удовольствие, чувство удовлетворенности рабочего с его малым бытием, – которые делают его завистливым, учат его мести… Нет несправедливости в неравных правах, несправедливость в притязании на «равные» права… Что дурно? Но я уже сказал это: все, что происходит из слабости, из зависти, из мести. – Анархист и христианин одного происхождения.

Источник

Убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь

Задолбали странные люди, пытающиеся подловить собеседника на лицемерии… Когда никаких предпосылок к лицемерию не заметно.

«Ты не видишь ничего плохого в гомосексуализме? А если твой сын или дочь к ЭТИМ присоединится, как отреагируешь?» И явно ждут ответа в духе «конечно же, я очень расстроюсь». Чел, тебе ясно было сказано: твой собеседник не видит ничего плохого в таких отношениях, с чего он должен расстраиваться?

«Ты не видишь ничего плохого в смешанных браках? А если твоя дочь выйдет за негра или араба и через девять месяцев принесёт тебе маленького негритёнка или арабчонка — что ты скажешь тогда, а?» Очередной шизик торжествует в полной уверенности, что нашёл бронебойный аргумент. Ух, как сейчас, по его мнению, должно бомбануть у собеседника!

А с чего бы, собственно говоря? Если человек делит людей не по цвету кожи, а по уровню умственного и нравственного развития, который не так уж сильно коррелирует с цветом кожи, как многие думают — с чего вдруг его должно покоробить от «нестандартного» выбора дочери?

Ну, знаю я одну русскую семью, где дочь вышла за таджика. Максимально далёкого от ислама, превосходно владеющего русским языком, получившего высшее образование и работающего по специальности. Тесть с зятем — большие друзья, устраивают регулярные посиделки с долгими философскими беседами. В браке родилось четверо детей, кто-то больше на отца похож, кто-то на мать, но по воспитанию вообще ничем не отличаются от своих русских сверстников. Старший недавно в ВУЗ поступил, остальные в школе учатся, в недостойном поведении никто из них не замечен, бабушка с дедушкой невероятно гордятся своими внуками.

Задолбали уже проецировать свою нетерпимость на всех остальных. Задолбали выискивать в каждом, чьи убеждения отличаются от ваших, глубоко запрятанные признаки «правильного» взгляда на мир. Представляете, человек может видеть мир совсем не так, как вы, и быть при этом абсолютно искренним!

Источник