что значит слово кроиться миру в черепе
Значение слова «кроиться»
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
КРОИ’ТЬСЯ, ою́сь, ои́шься, пов. ои́сь-о́йся, несов. Страд. к кроить.
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.
Насколько понятно значение слова городничий (существительное):
Предложения со словом «кроиться»
Цитаты из русской классики со словом «кроиться»
Отправить комментарий
Дополнительно
Предложения со словом «кроиться»
По-другому земля кроиться будет.
Вначале не могли найти нужную ткань, потом приболела сама портниха, а ещё позже платье никак не хотело кроиться.
– Корень всех бед не может кроиться в религии, всё зло в нас самих.
Морфология
Правописание
Карта слов и выражений русского языка
Онлайн-тезаурус с возможностью поиска ассоциаций, синонимов, контекстных связей и примеров предложений к словам и выражениям русского языка.
Справочная информация по склонению имён существительных и прилагательных, спряжению глаголов, а также морфемному строению слов.
Сайт оснащён мощной системой поиска с поддержкой русской морфологии.
Облако без штанов
Как вы смеете называться поэтом *
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
В. Маяковский («Облако в штанах»)
Возьми Поэту да привидесь
К чему-то облако в штанах,
На небе светлом, где, изжидясь, **
Творил сам Бог премного плах
Для предстоящих революций:
Для всех, кто к бунту был готов,
Писались горы резолюций –
Для Им же созданных скотов.
И вскоре бунты, в самом деле,
Начхав на маковки церквей,
Сожрали вмиг, без канители,
Богопомазанных царей.
Ура, Поэт! Ты – ясновидец!
Сам Бог разверз твои уста:
Событий скорых очевидец,
Подножьем станешь ты креста
Голгофы новой – жертв мильённых
(Неверный мне простится слог),
Где жаром ада опалённый,
Страдал народ, что создал Бог.
Пройдут года, и, просветлённый,
Поймёшь, Поэт, что бунт убог,
Что был обманут беспардонно –
И подведёшь свинцом итог…
Смотрю на облако, и вижу:
Штанов на нём в помине нет;
Вглядитесь: там, пупка пониже,
Престранный лепится предмет;
В нём сразу два видны начала,
Поскольку облако – Оно,
И как бы страстно не мычало,
Зачать ему не суждено.
А потому к его призывам
Я изначально, братцы, глух:
Пускай оно бело, красиво,
Но как его бесплоден дух.
* Обращено к Игорю Северянину
** ИзжИдясь – авторское словечко в духе
Маяковского, означает: на-
ходясь в одном временнОм
статусе с Вечным Жидом,
Богом же и сотворённым
Что значит слово кроиться миру в черепе
Поэма В.В. Маяковского «Облако в штанах»
амыселпоэмы «Облако в штанах» (первоначальное название «Тринадцатый апостол») возник у Маяковского в 1914 году. Поэт влюбился в Марию Александровну Денисову. Однако любовь оказалась несчастной. Маяковский воплотил горечь своих переживаний в стихах. Полностью поэма была закончена летом 1915 года.
Поэма «Облако в штанах» состоит из вступления и четырех частей. Каждая из них реализует конкретную, так сказать, частную идею. Сущность этих идей определена самим Маяковским в предисловии ко второму изданию поэмы: «Долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» — «четыре крика четырех частей».
«Облако в штанах» — многотемное и многопроблемное произведение. Уже во вступлении заявляется тема поэта и толпы. Главный герой поэт противопоставлен толпе: идеальный образ лирического героя («красивый, двадцатидвухлетний») резко контрастирует с миром низменных вещей и образов («мужчины, залеженные, как больница, / и женщины, истрепанные, как пословица»). Но если толпа неизменна, то лирический герой на глазах меняется. Он то грубый и резкий, «от мяса бешеный», «нахальный и едкий», то «безукоризненно нежный», расслабленный, ранимый: «не мужчина, а облако в штанах». Так проясняется смысл необычного названия поэмы.
Первая часть, согласно замыслу поэта, содержит в себе первый крик недовольства: «Долой вашу любовь». Тему любви можно назвать центральной, ей посвящен весь первый и часть четвертого раздела.
Поэма открывается напряженным ожиданием: лирический герой ждет встречи с Марией. Ожидание так мучительно и напряженно, что герою кажется, будто канделябры «хохочут и ржут» в спину, «ляскают» двери, полночь «режет» ножом, гримасничают дождинки, «как будто воют химеры собора Парижской Богоматери», и т. д. Мучительное ожидание длится бесконечно долго. Глубину страдания лирического героя передает развернутая метафора о скончавшемся двенадцатом часе:
Полночь, с ножом мечась,
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
Время, уподобленное упавшей с плахи голове, не просто свежий троп. Он наполнен большим внутренним содержанием: накал страстей в душе героя до такой степени высок, что обычное, но безысходное течение времени воспринимается как его физическая гибель. Герой «стонет, корчится», «скоро криком издерется рот». И вот, наконец, Мария приходит и сообщает, что выходит замуж. Резкость и оглушительность известия поэт сравнивает с собственным стихотворением «Нате». Кражу любимой — с похищением из Лувра «Джоконды» Леонардо да Винчи. А самого себя — с погибшей Помпеей. Но в то же время поражает почти нечеловеческое хладнокровие и спокойствие, с которыми герой встречает сообщение Марии:
Видите — спокоен как!
«Пульс покойника» — это окончательно, безвозвратно умершая надежда на взаимное чувство.
Во второй части поэмы тема любви получает новое решение: речь идет о любовной лирике, преобладающей в современной Маяковскому поэзии. Поэзия эта озабочена тем, чтобы воспевать «и барышню, и любовь, и цветочек под росами». Эти темы мелки и пошлы, а поэты «выкипячивают, рифмами пиликая, из любви и соловьев какое-то варево». Они не озабочены страданиями людей. Более того, поэты сознательно бросаются от улицы, боятся уличной толпы, ее «проказы». А между тем люди города, по мнению героя, «чище венецианского лазорья, морями и солнцем омытого сразу!» :
солнце померкло б, увидев,
наших душ золотые россыпи.
Поэт противопоставляет нежизнеспособному искусству подлинное, пиликающим «поэтикам» — самого себя: «Я — где боль, везде».
В одной из своих статей Маяковский утверждал: «Сегодняшняя поэзия — поэзия борьбы». И эта публицистическая формула нашла в поэме свое поэтическое воплощение:
Выньте, гулящие, руки из брюк —
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы!
развивается и в третьей части. Поэзией, не соответствующей требованиям времени, Маяковский считал творчество Северянина, потому в поэме выводится нелицеприятный портрет поэта:
А из сигарного дыма
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Поэт, по мысли лирического героя, должен быть обеспокоен не изяществом своих стихотворений, а силой их воздействия на читателей:
кроиться миру в черепе!
Господствующий строй рождает войны, убийства, расстрелы, «бойни». Такое устройство мира сопровождается разбоями, предательствами, опустошениями, «человечьим месивом». Оно создает лепрозории-тюрьмы и палаты сумасшедших домов, где томятся заключенные. Это общество продажно и грязно. Поэтому «долой ваш строй!». Но поэт не только бросает этот лозунг-крик, но и зовет людей города к открытой борьбе, «кастетом кроиться миру в черепе», вздымая «окровавленные туши лабазников». Герой противостоит сильным мира сего, «хозяевам жизни, становясь «тринадцатым апостолом».
Главное обвинение, брошенное Богу, состоит в том, что он не позаботился о счастливой любви, «чтоб было без мук целовать, целовать, целовать». И снова, как в начале поэмы, лирический герой обращается к своей Марии. Здесь и мольбы, и упреки, и стоны, и властные требования, и нежность, и клятвы. Но поэт напрасно надеется на взаимность. Ему остается только кровоточащее сердце, которое несет он, «как собака. несет перееханную поездом лапу».
Финал поэмы — картина бесконечных пространств, космических высот и масштабов. Сияют зловещие звезды, высится враждебное небо. Поэт ждет, что небо снимет перед ним шляпу в ответ на его вызов! Но вселенная спит, положив на лапу с клещами звезд огромное ухо.
Проявление гениальности
Проявление гениальности Поэты Серебряного века как герои русского классика
Достоевский предугадал не только политические, но и поэтические расклады XX века, по сути, он «написал» поэтов Серебряного века: их психофизический облик, их поэтику.
Достоевский след у Заболоцкого замечен давно, почти сто лет назад.
В 1928 году в доме Н. Тихонова и в присутствии П. Антокольского и его жены, актрисы Зои Бажановой, Заболоцкий читал несколько стихотворений, в том числе «Свадьбу».
После чтения Заболоцкого Зоя Бажанова воскликнула: «Да это же капитан Лебядкин!»
На что, по воспоминаниям Антокольского, Заболоцкий сказал: «…то, что я пишу, не пародия, это моё зрение… Это мой Петербург – Ленинград нашего поколения».
Мы привыкли, что поэт – проводник «музыки сфер».
Семнадцатый год освобождает миллионы «униженных и оскорблённых», и они «корчатся», безъязыкие.
Заболоцкий в «Столбцах» становится голосом улицы.
И. Волгин в статье «Метаморфозы Н. Заболоцкого» отмечает связь стихотворения «Бессмертие» («Один лишь кот в глухой чужбине / Сидит задумчив, не поёт…») с пушкинским «Лукоморьем» («Идёт направо – песнь заводит, / Налево – сказку говорит…»).
(У Пушкина кот «песнь заводит», у Заболоцкого – «не поёт»: ибо нечем не только «кричать и разговаривать», но и петь.)
Как-то мы шли по улице с моим семилетним сыном, и я на ходу проверяла заданное ему на завтра стихотворение. «Мороз и солнце. » – старательно выводил сын. Шедший впереди нас бомжеватого вида мужик оглянулся и заплетающимся языком продолжил: «…день чудесный!»
Это было то самое воспоминание «убогого» мира о «прекрасном и должном».
А что с менее очевидными случаями?
В. Катаев в «Алмазном венце» отмечает, что, «несмотря на парижскую шляпу и лиловые перчатки», Есенину больше всего подходит слово «королевич». Так он его и называет.
А чуть выше пишет, что кроме «королевич» он мог бы назвать Есенина «инок, мизгирь, лель, царевич».
Действительно, разве «королевич» не равняется «царевичу»?
Вот и в детской считалке они стоят в одном ряду:
На златом крыльце сидели:
Царь, царевич, король, королевич…
А ведь «царевич» есть в «Бесах».
Петруша Верховенский восклицает в разговоре со Ставрогиным: «Ставрогин, вы красавец!»
И, разворачивая свой план по части «смуты» и «раскачки», подытоживает:
– Ивана-Царевича; вас, вас!»
«Царевич» Достоевского – весь в женщинах и «драках в кабаке».
Он «не верует», как и лирический герой Есенина, которому «стыдно», что в Бога верил, и «горько, что не верит теперь».
Но, несмотря на это, Тихон предлагает герою Достоевского не то чтобы «вступить в монахи», а быть «послушником». А ведь «послушник» – это та степень подготовки к монашеству, что идёт непосредственно после «инока».
Труп Есенина «висел под самым потолком, и ноги от пола были около полутора метров…»
«В самоубийстве Есенина не сомневался никто», – пишет в своей книге З. Прилепин и добавляет, что «усомнились шесть десятилетий спустя».
А противоположность Есенина Маяковский? «Написан» ли он Достоевским?
Первое, что приходит в голову:
кроиться миру в черепе!
Лирический герой Маяковского, жестокий и грубый внешне («от мяса бешеный»), в душе – раним и милосерден, он там, «где боль, везде». Совсем как герой хрестоматийного романа Достоевского, который, с одной стороны, убивает двух человек, а с другой – спасает из огня – двух же! – детей.
К тому же помогает «чахоточному товарищу», кормит, а потом хоронит его отца. Отдаёт последние деньги на похороны едва знакомого ему Мармеладова.
Герою Маяковского так же, как и Раскольникову, не даёт покоя Наполеон, но он идёт дальше: хочет быть выше Наполеона. Ведущий «на цепочке Наполеона, как мопса», он, конечно, выше.
И даже самое дорогое, что у него есть, – «слово», лирический герой Маяковского сравнивает с «проституткой».
А есть ли что у Раскольникова дороже Сони?
Но на этом аналогии не кончаются. Герой Маяковского заявляет:
…мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
И в этом заявлении сквозит иванокарамазовское: «Не стоит она («высшая гармония». – И.К.) слезинки одного только замученного ребёнка».
Сам Маяковский – «игрок» (то есть ещё один герой Достоевского): он азартно играет в карты и бильярд.
А его самоубийство – это русская рулетка.
А. Ганиева в книге «Её Лиличество Брик на фоне Люциферова века» приводит письмо Л. Брик сестре Эльзе Триоле: «Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера, обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле – а это на пятьдесят процентов осечка. Такая осечка была уже тринадцать лет тому назад, в Питере. Он вот второй раз испытывал судьбу…»
Известно, что Пастернаку Маяковский послужил прототипом Стрельникова в романе «Доктор Живаго».
Роман Пастернака – очень достоевский: эти надрывы, эти бесконечные встречи, это желание перекроить мир, отомстив за «девочку с Конногвардейского бульвара».
И если Стрельников (Паша Антипов) – герой, восходящий к Достоевскому, а Маяковский – Стрельников, то по закону транзитивности, гласящему, что если а = в и с = в, то а = с, Маяковский – герой Достоевского.
(Точнее, женщины, потому что на «дам» и Ахматова, и Цветаева обиделись бы, как обижались, когда их называли поэтессами.)
В августе 1946 года Жданов, председатель Верховного Совета РСФСР и организатор первого съезда писателей, назвал Ахматову «взбесившейся барынькой, мечущейся между будуаром и моленной».
В своём докладе Жданов перефразирует литературоведа Б. Эйхенбаума, сказавшего, что героиня Анны Ахматовой «не то блудница… не то монахиня».
Уж не Сонечка ли это Мармеладова?
С одной стороны – в сцене чтения Евангелия – названная «блудницей», с другой – в той же сцене – на вопрос Раскольникова: «Так ты очень молишься Богу-то?» – отвечающая вопросом: «Что ж бы я без Бога-то была?»
Зададимся вопросом и мы: кто без Бога «ничто»? Только монахиня.
Ибо у любого другого человека есть ещё что-нибудь, кроме Бога: семья, частная собственность, государство…
Ахматова и сама признаёт себя, с одной стороны, «блудницей».
«Все мы бражники здесь, блудницы», – говорит она в 1911 году о завсегдатаях «Бродячей собаки».
С другой – «монахиней», потому что лишь она может просить у Бога дать ей «горькие годы недуга, задыханья, бессонницу, жар» и отнять – что уж там «друга»! – «ребёнка».
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Только Авраам способен отдать Исаака, только Бог – единственного сына.
При этом Анна Андреевна до Сонечки недотягивает: на каторгу, в лагерь (отнюдь не пионерский) к сыну она так и не поедет.
Что касается Цветаевой.
В своих воспоминаниях Ариадна Эфрон рассказывает, как однажды на Пасху они с матерью не попали в храм: не было ни денег, ни сил. И Цветаева сказала, что ничего страшного и что к таким, как они (читай: «униженным и оскорблённым»), Бог должен приходить сам. Она не договаривает: «А не придёт, так и не надо».
Разве это не Катерина Ивановна из «Преступления и наказания»?
Воплощённая гордыня, она является третьим (наряду с Лужиным и Свидригайловым) – женским – двойником Раскольникова.
Как Цветаева является женской ипостасью Маяковского.
Цветаева в эмиграции мечтает о бонне для своих детей: совсем как Катерина Ивановна, которая заявляет, что её дети – «дворянские дети». И деньги от организованного фонда помощи Марине Цветаевой она принимает как должное (в точности как Катерина Ивановна – «трёхрублёвую зелёненькую кредитку» от «солидного чиновника лет пятидесяти»).
«А какая она умная… какая добрая!» – говорит о Катерине Ивановне Соня.
Вольтеровский ум Цветаевой отмечают все её современники.
О «доброте» же говорит дочь: «Была действенно добра и щедра: спешила помочь, выручить, спасти… делилась последним, наинасущнейшим…»
Бывают странные сближения.
В этом смысле Достоевский автор не только романа «Бесы», но и «Поэты», который, как пазл, можно собрать из разных романов писателя. Впрочем, слова «бесы» и «поэты» – особенно в применении к поэтам Серебряного века! – практически синонимы.
Но коль черти в душе гнездились –
Значит, ангелы жили в ней…
Достоевскому на двухсотом году своей жизни не нужно доказывать свою гениальность. И всё же не устаёшь поражаться, открывая очередное её проявление.
5 выдающихся мозгов
Институт мозга – удивительный проект советской эпохи. На базе этого учреждения, сотрудники которого занимались изучением высшей нервной деятельности, была собрана целая коллекция «знаменитых» мозгов. В стенах Института хранились полушария Ленина, Маяковского, Багрицкого, Луначарского и многих других советских деятелей. Анализируя мозги тех, чьи выдающиеся способности казались неоспоримыми, ученые пытались понять природу гениальности. Полученные выводы подчас оказывались совершенно неожиданными.
Краеугольным камнем коллекции, названной претенциозным словом «Пантеон», стал мозг вождя мирового пролетариата. Собственно говоря, именно для его изучения и была создана специальная лаборатория, впоследствии разросшаяся до отдельного Института мозга.
Разумеется, мозг Ленина был немедленно признан эталонным, но официальная информация во многом не совпадала с реальными данными. К примеру, считалось, что средняя масса мозга взрослого мужчины – 1395-1400 граммов. Однако мозг Ленина до этого показателя не дотягивал: он весил 1340 граммов. С учетом того, что масса того же органа Тургенева превысила 2 килограмма, а полушария Байрона весили 1800 граммов, данные казались неутешительными. Ученым пришлось попятиться и признать, что ранее они ошибались и что на самом деле оптимальный показатель – 1300-1400 граммов.
Более того, исследователи заявили, что в действительности мозг вождя, несомненно, был гораздо больше, но его значительная часть оказалась уничтожена в результате продолжительной болезни. Мозг Ленина и впрямь выглядел удручающе. «На всем левом полушарии оказались кисты, то есть размягченные участки мозга; закупоренные сосуды не доставляли к этим участкам кровь, питание их нарушалось, происходило размягчение и распадение мозговой ткани», – сообщал нарком здравоохранения Николай Семашко.
Не обошлось в легендарной коллекции и без мозга Маяковского. Его яркая метафора «кастетом кроиться миру в черепе» обрела вторую жизнь: мозг извлекли из тела поэта непосредственно в день его кончины. Невольным свидетелем этой деликатной процедуры стал писатель Юрий Олеша.
«…Вдруг стали слышны из его комнаты громкие стуки – очень громкие, бесцеремонно громкие: так могут рубить, казалось, только дерево. Это происходило вскрытие черепа, чтобы изъять мозг. Мы слушали в тишине, полной ужаса. Затем из комнаты вышел человек в белом халате и сапогах – не то служитель, не то какой-то медицинский помощник, словом, человек, посторонний нам всем; и этот человек нес таз, покрытый белым платком, приподнявшимся посередине и чуть образующим пирамиду, как если бы этот солдат в сапогах и халате нес сырную пасху. В тазу был мозг Маяковского», – вспоминал шокированный литератор.
К слову, мозг поэта был довольно внушительного размера: он весил 1700 граммов. Ученые установили, что особенно у Маяковского была развита подзатылочная область, отвечающая за управление самыми сложными функциями.
Андрей Белый (настоящее имя – Борис Николаевич Бугаев) отнюдь не был звездой пролетарской литературы. Тем не менее большевики явно выделяли поэта, хоть и направившего способности не в то русло, среди сотен остальных писателей. В связи с этим мозг Белого также было решено изъять в пользу отечественной науки.
Подруга жены Белого, Клавдии Николаевны, рассказывала: «Из этого заведения приходили сотрудники к Клавдии Николаевне и очень допрашивали – не был ли Борис Николаевич левшой. И очень удивлялись, что не был. Она тоже удивлялась их вопросу. Было бы интересно узнать, какие именно особенности этого мозга наводили их на мысль, что он был левшой».
Впрочем, до сих доподлинно неизвестно, к каким еще выводам пришли – да и пришли ли вообще – сотрудники Института относительно Белого. Литературовед Моника Спивак, подробно изучившая проблему «выдающихся» мозгов, в книге «Мозг отправьте по адресу…» пишет, что в учреждении сообщили, будто орган поэта входит в число неразрезанных (да-да, для подробного изучения мозг с помощью специального аппарата разрезали на тысячи тончайших «ломтиков»). Остается надеяться, что мозг Белого не останется простым биоматериалом, десятилетиями покоящимся в колбе, и что ученые рано или поздно поведают миру о физиологическом аспекте его гениальности.
История, произошедшая с мозгом Эдуарда Багрицкого, может по праву считаться детективной. Дело в том, что еще в 1930-е годы в отчетах, составленных сотрудниками Института специально для ЦК, фигурировала фамилия поэта. Согласно этим документам, его головной мозг находился в Пантеоне наряду с мозгами других известных деятелей. В отчетах говорится, что благодаря мозгу поэта ученые получили «богатейший анатомический материал».
Информация о том, что мозг Багрицкого там все-таки должен быть, подтверждается и воспоминаниями многострадального Олеши, которого жизнь неоднократно сталкивала с процессом извлечения мозгов его приятелей. Однако на этом следы мозга Багрицкого теряются. Нынешние сотрудники организации и вовсе заявляют, что такого объекта в коллекции Института нет.
Богданов – личность уникальная. Он вошел в историю не только как революционер, но и как дипломированный врач, которого особенно занимала гематология. Богданов стал директором первого в мире Института переливания крови. Он придерживался теории, согласно которой молодая кровь, оказавшаяся в организме пожилого человека, способна замедлить процессы старения.
Богданов был не только теоретиком, но и практиком, причем опыты он нередко ставил на себе. Одна из подобных процедур его и погубила: врач скончался прямо на операционном столе. В этой истории особенно интересно то, что Институт переливания крови, возглавляемый погибшим гематологом, находился в том же здании, что и Институт мозга. Разумеется, последняя инстанция никак не могла обойтись без мозга яркого деятеля. Поэтому получилось крайне удобно: извлеченный мозг Богданова оставалось лишь перенести из одного помещения в соседнее. Впрочем, результаты исследования мозга Богданова, как и многих других «знаменитых» мозгов, по-прежнему неизвестны.