Духовник троице сергиевой лавры сейчас
Духовник троице сергиевой лавры сейчас
Синодик скончавшихся в период ковида запись закреплена
Сегодня, 22 октября 2021 года, в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре в 84 года отошел ко Господу Архимандрит АЛЕКСАНДР (Богдан). Царство Небесное!
Архимандрит Александр (в миру Богдан Антон Емельянович) родился в 1937 году в селе Новоселки Волынской области. В возрасте 27 лет он поступил в Московскую духовную семинарию и во время обучения в духовной школе подал прошение о зачислении его в братию Троице-Сергиевой Лавры.
Большая часть жизни отца Александра прошла в стенах Троицкой обители под покровом преподобного Сергия. Для братии монастыря архимандрит Александр всегда являл собой пример истинного монаха. Он неукоснительно посещал монастырские богослужения и усердно исполнял возложенные на него Священноначалием послушания.
Отец Александр был очень духовным, чутким, любвеобильным человеком, настоящим монахом, старцем. Студенты семинарии и академии очень любили батюшку. Он никогда не ругал на исповеди, а был очень добр. Все время носил с собой толстую тетрадь, где своей рукой записывал поучения святых отцов и цитаты из Евангелия. Бывает на исповеди называешь какой-то грех, а он раз, тетрадочку открыл и сразу тебе пальцем тычет: «мол, читай», и, удивительно, что любая цитата, на которую он указывал, била прямо в лоб, прямо в сердце. Никогда не говорил от себя, но только словами Евангелие и святых отцов Церкви-удивительный пример смирения.
Верим, что и ныне старец не оставил нас, но продолжает ходатойствать о нас перед Богом своими молитвами.
Помянём его, и он нас!
Царствие Небесное, дорогой батюшка Александр!! Моли Бога о нас!
«Я думал: Господи, как же хорошо было бы умереть сейчас» — сильные истории о встречах со старцем Кириллом (Павловым)
Приблизительное время чтения: 9 мин.
Несколько десятилетий архимандрит Кирилл (Павлов) (1919 – 2017) нес послушание духовника Троице-Сергиевой лавры. Встреча со старцем изменила жизнь огромного числа людей, стала одним из важнейших событий на их пути к Богу и Его Церкви. Среди них — и игумен Нектарий (Морозов).
«Фома» публикует фрагменты воспоминаний отца Нектария. Они вышли в книге «Сталинградское Евангелие архимандрита Кирилла (Павлова)» (издательство Свято-Троицкой Сергиевой Лавры), созданной по мотивам сценария одноименного документального фильма Владимира Шуванникова.
Впервые мне довелось увидеть батюшку в 1995 году. Это был непростой, переломный и вместе с тем очень хороший для меня период. Мне было неполных 24 года, за спиной оставались 5 лет работы в «Аргументах и фактах» и «Общей газете», командировки в разные уголки страны, череда поездок в Чечню – с самых первых дней войны. Впереди, казалось, ждало самое светлое будущее: к этому моменту я занимал должность обозревателя отдела национальных проблем «Общей газеты», все складывалось для меня на удивление удачно, работа была по-настоящему интересной, я ее любил. И вместе с тем… Вместе с тем эту любовь превозмогало одно непреодолимое желание: принадлежать всецело Богу, служить Церкви и людям, и монашество я видел как самый прямой путь к этому. На тот момент я был уже готов уволиться из газеты и поступить на работу на московское подворье Троице-Сергиевой Лавры, чтобы начать таким образом свой труд в Церкви. И честно скажу – мало кто поддерживал меня тогда в этом намерении, никому, видимо, не верилось, что решение это носит основательный характер, что мне удастся так легко отказаться от той жизни, к которой я, казалось, был так крепко привязан.
Поэтому тогдашний настоятель подворья игумен Лонгин (Корчагин; ныне – митрополит Симбирский и Новоспасский) и отправил меня к отцу Кириллу – за благословением на этот переход.
В тот день или, скорее, уже вечер, батюшка принимал в крестильне у храма святителя Филиппа, митрополита Московского, в Переделкино, где находилась резиденция Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия: уже в то время отец Кирилл большую часть времени проводил именно в Переделкино, лишь периодически возвращаясь в Лавру.
В крестильне собралось много народу, было сумеречно (так, по крайней мере, запомнилось мне), царила тишина – мы все либо думали о том, о чем хотим спросить батюшку, или молились. Очередной человек отходил от отца Кирилла, выходил из крестильни, и на его место заступал следующий. Кто-то исповедовался, кто-то просил совета, кто-то, наверное, просто изливал свою скорбь.
И вдруг… Никогда этого не забуду. Вдруг раздался – даже не крик, а какой-то дикий вопль, похожий одновременно на плач и на хохот. В нем не было ничего человеческого: человек не может так ни плакать, ни смеяться. Такая в этих звуках была боль, такое отчаяние и такая вместе с тем злоба… Я очень хорошо помню, какой ужас ощутил в тот момент. И, конечно, не я один – невозможно было не испугаться: так неожиданно и так страшно было происходящее. Но помню я еще отчетливее и другое: совершенно непоколебимое спокойствие отца Кирилла. Он словно не заметил происходящего.
– Помогите батюшке подняться, – попросил он тех, кто находился рядом.
И люди бросились поднимать стоящего на коленях перед отцом Кириллом пожилого священника. Это он так кричал… Его, притихшего, сразу обмякшего и, как ни удивительно это звучит, успокоенного, утешенного, отвели в сторонку, где он и присел, потому что идти в этот момент не мог.
Спустя какое-то время наступил и мой черед. Я хотел поговорить обстоятельно, но народу оставалось по-прежнему много, а один вопрос был важнее всех прочих: благословит ли отец Кирилл мое решение и мои планы. Я волновался – и оттого, что не знал, что ответит мне батюшка, и просто потому что впервые встретился с ним. Общение с самыми разными людьми было моим привычным занятием, рабочей повседневностью, но все профессиональные навыки в одно мгновение оказались забыты, и я чувствовал себя беспомощным и бестолковым ребенком – такая сумятица царила и в мыслях, и в душе.
И именно как с ребенком, которого нужно успокоить и поддержать, говорил со мной отец Кирилл. Выслушав мой вопрос, он благословил меня на смену моей деятельности и поддержал в намерении связать свою жизнь со служением Церкви. На тот момент это было главным, в чем я нуждался.
После меня к батюшке подошла моя мама. Я не знал, о чем они говорят, но в какой-то момент увидел, что отец Кирилл, сидевший чуть наклонившись, вдруг распрямился и радостно, по-детски рассмеялся.
Я не мог не спросить потом маму, что вызвало у батюшки такую реакцию. Оказалось, что она говорила ему о том, как переживает в связи с моим выбором, а точнее – с желанием всем сердцем монашества. В этот-то момент отец Кирилл и рассмеялся так неожиданно и так радостно и сказал:
– А ты вместе с ним иди!
Прошли годы после этой первой встречи, и по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия игумен Лонгин совершил на Московском подворье Лавры постриг моей мамы в монашество с именем Евфросиния в честь преподобной Евфросинии Полоцкой – уже после того, как я был пострижен с наречением имени Нектарий в честь святителя Нектария, Эгинского чудотворца.
Одним из самых частых советов отца Кирилла – и в живом общении, и в его письмах, которые мне довелось прочесть – был такой:
– Полюбите читать Святое Евангелие.
Сегодня многие уже знают эту удивительную историю – о том, как найденное на руинах Сталинграда Евангелие буквально перевернуло всю жизнь Ивана Павлова, будущего духовника Троице-Сергиевой Лавры архимандрита Кирилла. А тогда достаточно было лишь послушать, как говорит о Евангелии отец Кирилл, чтобы понять, что в знании его и следовании ему заключено абсолютно все, что нужно в этой жизни человеку.
Я очень хорошо помню, как батюшка молился, когда я задавал вопрос, решение которого могло стать поворотным в чьей-то судьбе. Этого невозможно было не видеть – как он просит об ответе и как этот ответ дается или же нет.
Приведу лишь один такой пример. Я приехал к нему исповедоваться и вместе с тем попросить совета о том, как поступить женщине, нашей прихожанке, оказавшейся в непростой ситуации: муж собирался уехать из России в Европу, ей совершенно не хотелось туда, но и бросить его она не могла. Я вкратце описал ее положение и спросил отца Кирилла, что же ей делать. Батюшка погрузился в молитву. И – это было так очевидно! – ответа не было. И мне он тоже ничего не ответил.
Я вышел из кельи. Зашел кто-то из братии, потом еще кто-то… И вдруг дверь отворилась, и Батюшка показался на пороге:
Он был удивительно радостный и словно торопился поделиться со мной:
– По поводу этой женщины… Вот что… Если она любит своего мужа, то пусть едет с ним, а потом… пусть возвращается.
…Пойди пойми такой ответ! Но понял и я, и она. Она совершенно спокойно, мирно поехала с мужем в Европу. И по прошествии кратчайшего времени он неожиданно понял, что это была ошибка, они вернулись в Россию, и желание покинуть ее у этого человека больше не возникало.
Чудной эпизод, о котором никак не могу не упомянуть.
Я стоял у бокового входа храма в честь святителя Филиппа, митрополита Московского в Переделкино. А батюшка шел по дорожке со стороны Патриаршей резиденции. По пути он остановился, отвечая на чей-то вопрос, и в этом момент к нему подошла пожилая женщина. Она, видимо, была душевно нездорова, поскольку, приблизившись к отцу Кириллу, она стала двумя руками гладить его бороду. А он… Он продолжал говорить с человеком так, словно ничего и не происходило, не обращая на эти действия вообще никакого внимания. Кто-то отвел ее в сторону. Но она снова подошла и снова стала гладить бороду батюшки – с каким-то детским выражением восхищения на лице. И реакция его была такой же, как и прежде – ее просто не было.
Все, кто бывал хотя бы раз у отца Кирилла, знают, что никто не уходил от него без подарков. Его келья всегда напоминала небольшой склад – книг, икон, сладостей, которые он с радостью раздавал приходящим.
А под окном висела кормушка, куда прилетали жившие в переделкинском саду птицы. И они не оставались без подарков.
Иногда, когда я спрашивал отца Кирилла о чем-либо, я слышал в ответ:
– А что ты сам думаешь.
И я вдруг понимал, что спрашивал, быть может, зря: все очевидно.
Но понимал и другое: насколько деликатен отец Кирилл, насколько избегает он подавления в чем бы то ни было воли человеческой.
Однако были и другие, совсем другие ситуации – случаи, когда не рассуждение, не опыт подсказывали ответ, а Господь извещал, что и кому должно сказать.
Один наш послушник ушел из монастыря, проведя в нем несколько лет. Он постоянно хотел вернуться, но решимости недоставало. Поехал к отцу Кириллу. И услышал:
– Возвращайся. Иначе погибнешь.
Ему стало страшно, и все же он тянул и тянул с возвращением. Хоть и для него очевидно было: вернуться надо…
…Потом, когда его привезли на подворье убитого, изувеченного, пока шло отпевание, я мало о чем мог думать, кроме этих слов батюшки.
Скорбью, но еще больше уроком стала для всех, кто любил батюшку, болезнь, приковавшая его на долгие годы к постели, практически лишившая возможности двигаться. Уже нельзя было ни поисповедоваться, ни спросить совета, можно было только приезжать и радоваться тому, что батюшка еще с нами. И удивляться его поразительному мужеству и смирению перед лицом этого последнего и такого долговременного, такого изнуряющего испытания. Я помню, как однажды стоял у его постели, глядя на него – такого родного, такого близкого, и думал, как же тяжело нам без его наставлений. И как же тяжело ему. А он вдруг сказал мне – словно в ответ на невысказанные мысли:
– Отец Нектарий, ты не унывай! Ни в коем случае не падай духом!
Я стоял перед ним, а он лежал, способный пошевелить только рукой, в которую матушка Евфимия вкладывала подарок для очередного посетителя, чтобы он хотя бы так мог передать кому-то из нас еще частичку своей любви. Лежал и убеждал меня не падать духом…
Я не раз тогда и впоследствии вспоминал о том, что неоднократно, поисповедовавшись у батюшки, после прочтения разрешительной молитвы, поднимаясь с колен, думал: «Господи, как же хорошо было бы умереть сейчас – когда я еще буду к этому настолько готовым!».
Батюшки нет сегодня с нами, и не возникает больше это чувство. И не ощущается ни с кем рядом то удивительное тепло – что словно жар от печки. Но я верю в его молитвенное предстательство о нас, всем сердцем надеюсь на то, что по его молитвам даст нам Господь все же, как должно подготовиться к той, иной жизни, в которой ждет своих чад дорогой и любимый отец Кирилл.
О почивших лаврских отцах, смерти и духовных уроках пандемии
В этом году ко Господу отошло сразу несколько насельников Троице-Сергиевой Лавры. В их числе замечательные духовники – архимандрит Лаврентий (Постников), схиархимандрит Никон (Деев), архимандрит Илиан (Племенюк)… Мы попросили митрополита Саратовского и Вольского Лонгина, в 1992–2003 годах возглавлявшего Московское подворье Троице-Сергиевой Лавры, рассказать о почивших братиях и о том, какие духовные уроки мы могли бы извлечь из тяжелой ситуации последних месяцев.
Декабрь 1986 г. Троице-Сергиева лавра. Крайний слева – наместник ТСЛ архимандрит Алексий (Кутепов), рядом с ним иеродиакон Лонгин (Корчагин). Крайний справа – благочинный лавры игумен Онуфрий (Березовский), ныне митрополит Киевский и всея Украины
– Владыка, когда вы – уроженец Абхазии – впервые узнали о Троице-Сергиевой Лавре?
– Юность я провел между двумя городами: Сухуми, моим родным городом, где жили мы с мамой, и Москвой, где жила моя бабушка и куда я приезжал каждое лето. Бабушка была верующим человеком. Однажды она привезла меня, подростка, в Троице-Сергиеву Лавру. Так я и узнал о ее существовании. Люди моего поколения если и приходили в Церковь, то в основном благодаря верующим бабушкам.
Я рос как обычный молодой человек, закончил вечернее отделение университета, работал. Но со временем меня захватила мысль о том, чтобы стать священником. Отслужив в армии после окончания вуза, я поступил в Московскую духовную семинарию. Это было не очень просто, но Господь так устроил, что мне это удалось.
Меня приняли сразу на второй курс (тогда это называлось «классом»). Я стал жить в семинарии и одновременно увидел вблизи жизнь Троице-Сергиевой Лавры. Она настолько меня захватила, оказалась настолько созвучна моим собственным настроениям и желаниям, что через год после поступления я подал прошение о вступлении в лаврскую братию.
– А почему с монашеской жизнью вы познакомились именно в Троице-Сергиевой Лавре, а не у себя под боком – в Сухуми или горах Абхазии, где в то время подвизались Глинские старцы, ныне прославленные в лике святых?
– В те времена я был еще школьником и только начинал ходить в храм у себя дома. Да, я видел отца Серафима (Амелина). Он иногда приходил в сухумский кафедральный собор, исповедовал народ – возможно, и я у него исповедовался. Совершенно точно помню, что я оказался в храме именно тогда, когда митрополит Илия (впоследствии Святейший Патриарх-Католикос Грузии. – Ред.) его отпевал. Мне было 13 или 14 лет, я не был ни иподиаконом, ни пономарем, поэтому какого-то близкого общения со священнослужителями у меня не было. При этом о пустынниках знали, конечно же, все, кто ходил в церковь. Среди них были не только известные подвижники, но и самые простые рабы Божии. Кто-то жил далеко в горах, кто-то поближе – в местных греческих или армянских селениях или рядом с ними. Пустынников было достаточно много, но в силу своего возраста я ни с кем из них близко не общался.
Троице-Сергиева лавра. 1986 г.
– Значит, именно Лавра открыла вам мир монашества?
– Да, с монашеством я познакомился в Лавре. Обитель преподобного Сергия того времени представляла собой очень интересное, духовно богатое место. Там жили настоящие монахи. Это и отец Кирилл (Павлов), и отец Наум (Байбородин), и другие старцы.
– С кем из лаврских отцов вы сблизились во время учебы? Может быть, к кому-то чаще ходили на исповедь, за советами?
– Я практически всегда исповедовался у отца Кирилла. Он же принимал меня от пострига. Впоследствии, когда батюшка стал немощен и до него в Переделкино стало сложно добираться, меня исповедовал отец Никодим (Деев), в схиме Никон, который совсем недавно отошел ко Господу. Также я исповедовался у старца схиархимандрита Михаила.
Я знал их и когда жил в Лавре, и когда возглавлял лаврское подворье в Москве, поскольку как член Духовного собора приезжал в Лавру достаточно часто. Наше подворье вообще было настоящим форпостом обители преподобного Сергия в Москве: лаврская братия у нас и служила, и трудилась, и останавливалась.
Архимандрит Матфей (Мормыль)
Возвращаясь к разговору о лаврских насельниках того времени, невозможно не сказать об отце Матфее (Мормыле). Он и основанный им хор – это то, что покорило мое сердце и до самой смерти будет самым большим впечатлением и самым главным воспоминанием о той, старой Лавре. Отец Матфей – человек-вселенная неисчерпаемой глубины.
Отец Матфей – человек-вселенная неисчерпаемой глубины
Он уже вошел в историю России как главный продолжатель традиций отечественной музыкальной культуры. Отец Матфей – и неимоверной величины талант, и глубокий человек, и совершенно замечательный монах.
– А кто вас благословил на монашество?
– Отец Кирилл. Я пришел к нему, и он благословил. Был 1986 год. В то время в Лавре постригали множество семинаристов – по нескольку десятков человек в год. Мы жили в СССР, и никто не подозревал, что через некоторое время его не станет. Никаких надежд на то, что случилось потом, что Церковь станет свободной, не было, но, тем не менее, очень много людей поступало в семинарию, был довольно большой конкурс (впрочем, и семинарий на весь Советский Союз было немного, всего три).
Архимандрит Кирилл (Павлов)
– Каким вы запомнили отца Кирилла?
И, конечно же, отец Кирилл был именно благодатным старцем. Он относился к тем людям, видя которых, можно было увериться в истинности пути, которым мы идем, в истинности духовной жизни, потому что он без слов являл собой образ богопросвещенного человека.
Видя отца Кирилла, ты утверждался в истинности пути, которым мы идем, в истинности духовной жизни
– Как долго вы пробыли в стенах Лавры?
– Закончив семинарию, я поступил в академию и был отправлен учиться за границу, в Духовную академию тогда еще Болгарской Народной Республики. Через два года после падения коммунизма в Восточной Европе академия вновь стала Богословским факультетом Софийского университета, который я и закончил в 1992 году.
Я вернулся обратно в Лавру, а через несколько месяцев меня послали в Москву восстанавливать Лаврское подворье, которого тогда просто не существовало. Оно представляло собой несколько разрозненных зданий. Храм и Митрополичий дом были заняты разными организациями и учреждениями. И далее 11 лет я был настоятелем подворья Троице-Сергиевой Лавры, восстанавливал его, обустраивал в нем монашескую и приходскую жизнь. К 2003 году там образовался небольшой монастырек из 18 человек.
Архимандрит Никодим (Деев)
– Вы упомянули недавно почившего отца Никодима, в схиме – Никона (Деева). Расскажите о нем.
– Отец Никодим был очень скромным. Всю жизнь прожил в Лавре. Даже не знаю, сколько десятилетий он нес послушание проповедника и исповедника в Предтеченском храме. Обычный лаврский монах, который всю жизнь общался с народом, исповедовал, проповедовал, отвечал на вопросы и занимался тем, о чем Господь говорил устами пророка Исаии: «Утешайте, утешайте народ Мой» (Ис. 40: 1). Отец Никон был кротким, смиренным, добрым – таким и остался в моей памяти.
– В этом году помимо схиархимандрита Никона ко Господу отошли сразу несколько лаврских старожилов: это отцы Лаврентий, Илиан, Рафаил, Тихон… Вы общались с кем-то из них?
– Всё это были монахи, если можно так сказать, без страха и упрека.
Я хорошо знал отца Спиридона, в схиме – схиархимандрита Рафаила. Мы пришли практически в одно время – он вступил в лаврскую братию на год-два раньше меня. Всё это время мы общались. Отец Спиридон был экономом Лавры, нес другие послушания. С тех пор, как он был переведен в Донской монастырь, мы встречались уже реже.
А вот без кого Лавру сейчас очень трудно себе представить, так это архимандрит Лаврентий (Постников).
Отец Лаврентий (Постников) в Сергиевском храме Лавры
Отец Лаврентий не позволял себе ни в чем расслабиться, был всецело погружен в жизнь и делание лаврского монаха
Он был очень цельным, стойким, твердым человеком из числа тех, кто необыкновенно серьезно относился к себе, своему послушанию и своему монашеству. Отец Лаврентий не позволял себе ни в чем расслабиться. Всегда ходил на братский молебен – просто не бывало такого, чтобы его там не было. Его многолетним послушанием было руководство народным хором, который пел на ранних литургиях. У него вообще не было ни одной свободной минуты – он всегда чем-то занимался. Не то что какое-то личное время – даже просвета такого не было: настолько он был погружен в жизнь и делание лаврского монаха.
Таким же образцовым монахом, как отец Лаврентий, был и отец Илиан (Племенюк), которого отличали необыкновенная молчаливость и незлобие. Можно было прожить рядом с ним несколько лет и не услышать ничего кроме приветствий – никаких разговоров, переговоров батюшка не вел. Он просто жил и исполнял свое послушание.
Вообще в Лавре были очень хорошие монахи. Вот сейчас, пожив в других местах и посмотрев на многое и на многих, могу сказать, что Лавра того времени – рубежа 1980-х – начала 1990-х годов – состояла из настоящих, преданных Богу и очень глубоких людей. И я могу лишь повторить слова преподобного Макария Великого: «Я не монах, но видел монахов».
– Как думаете, после отшествия ко Господу сначала отцов Кирилла, Наума и Матфея, а затем, уже в этом году, Лаврентия, Никона, Илиана, Рафаила сохранится ли в Лавре преемственность духовного и монашеского опыта?
– Сохранится. Я абсолютно убежден в этом. И вот по какой причине: главный воспитатель в Лавре – сам преподобный Сергий. Если люди, живя в Лавре, имеют к нему то чувство, которое мы все к нему имеем, то Преподобный и воспитывает, наверное, больше, чем кто бы то ни было.
У мощей прп. Сергия Радонежского
Главный воспитатель в Лавре – сам преподобный Сергий, и преемственность духовного и монашеского опыта тут сохранится
Да и пример этих подвижников наверняка отразился в сердцах тех, кто помоложе и сейчас живет в Лавре. Такие замечательные человеческие и монашеские качества, такая духовная опытность – всё это не может уйти в песок, это обязательно остается в сердцах людей, которые жили рядом с ними. И я думаю, что в Лавре и сейчас достаточно много добрых, опытных братий, которые продолжают служение, характерное для этой обители. Конечно, по-человечески жаль старцев, но Господь Сам знает, кого и когда призвать к Себе.
– Не секрет, что часть из этих отцов умерла от коронавирусной инфекции. В интернете довелось встретить множество злобных комментариев на тему того, почему наш Бог не спас Своих от эпидемии…
Мы не утверждаем, что эпидемия обходит нас стороной, – верующие тоже смертны. Дело в другом: некоторые люди, те же авторы злобных комментариев, не понимают и не хотят понимать, что такое вера Христова. Не зная ее и не умея ее понять, они начинают выдумывать какие-то карикатуры, с которыми потом активно борются.
– Как вы думаете, ситуация с эпидемией заставила людей переключиться с размышлений о том, как бы поудобнее обустроиться в этой жизни, на размышления о смерти?
– Я думаю, да. Вообще-то все мы знаем, что умрем, но так здорово приноровились не пускать саму мысль о смерти вглубь себя, что сразу переключаемся на другое, забываем о собственной смертности. Сегодняшняя ситуация, я думаю, должна повлиять на многих, должна заставить переоценить ценности, казавшиеся ранее незыблемыми, в том числе вспомнить, что человек может умереть в любую минуту.
Причем это обесценивает также и околоцерковное сознание, чающее конца света и апокалиптических ужасов, поскольку для каждого из нас личный конец света может произойти в любую минуту – и для меня, и для вас, и для всех абсолютно. А «в чем застану, – говорит Господь, – в том и сужу». Вот это, наверное, та мысль, которая должна поселиться в наших головах и сердцах.
Братское кладбище Троицкой обители
«В чем застану, – говорит Господь, – в том и сужу» – эта мысль должна утвердиться в наших головах и сердцах
– Ситуация с закрытыми для мирян храмами вскрыла ту проблему, что многие из нас не имеют навыков настоящей молитвы. Когда приходишь в церковь, то вся ее обстановка – богослужение, иконы, пение – настраивает на молитву. А приходишь домой – здесь дети, работа, домашние хлопоты. В итоге молитва, превышающая утреннее и вечернее правила, оказывается таким подвигом, что понимаешь: да, ты совсем не тот, кем себя возомнил.
– Здесь я бы сказал, что храм для того и существует, чтобы приходить туда молиться. Недаром домашняя молитва еще называется «келейной» (это слово из монашеского обихода). Домашняя молитва, конечно, необходима. Но ее мера не может быть велика для людей, живущих обычной жизнью.
Ну какая сейчас может быть келейная молитва, если у тебя двое или трое детей, которые учатся на удаленке, вся семья сидит дома, иногда рядом еще бабушка с дедушкой, и всё это в квартире не очень больших размеров, а уже идет второй или третий месяц карантина! Я бы не стал простых людей особо укорять в том, что они мало молятся. Дай Бог, если они прочитывают утренние и вечерние молитвы, а если к этому прибавляют еще и главу из Священного Писания, то вообще честь им и хвала.
Конечно, навык молиться дома самим – навык прекрасный. За последнее время опубликовано множество последований – и Страстной седмицы, и Светлой, и праздников, – которые вполне можно научиться совершать дома, если позволяют условия.
Но, повторюсь, храм и существует как раз для общественной молитвы: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18: 20). И это всегда нужно иметь в виду.
– Какие еще уроки мы, христиане, можем извлечь из ситуации с закрытием храмов?
– Уроков можно извлечь несколько.
Я думаю, что все священники, для которых их занятие – не заработок, а именно служение, по-доброму, по-особому почувствовали свою неразрывную связь с народом. И эта связь должна в дальнейшем только укрепиться, а элемент отчуждения, который проскальзывает иногда со стороны духовенства, должен быть преодолен.
Всем нам надо вспомнить хорошую поговорку: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Мы зачастую как относимся к богослужению? «Есть – и слава Богу, могу сегодня не пойти. Кому надо, сходит помолиться».
Я часто наблюдаю одну и ту же картину: открыли в селе храм (и неважно, построен он с нуля, восстановлен или это какое-то приспособленное под церковь помещение); потрудились сообща епархия, благотворители, местные жители. Приезжает архиерей на освящение храма. На первой службе и крестном ходе человек 100–150. Проходит неделя, две, месяц. Священник служит регулярно, а народу уже человек 50, затем – 40, и остается в конце концов человек 15–20. Спрашиваешь: «Почему в храм не ходите?» – «Так мы же были на Пасху». И точно: служба-то идет – и хорошо, все в порядке, зато «у нас огород», «у нас корова», «внуки приехали». Такое вот простонародное ощущение, что раз церковь есть – пусть там священник и молится, мы в нее тоже когда-то зайдем, когда надо будет.
Я думаю, что сейчас у всех по-настоящему верующих воцерковленных людей, которые оценили, что в их жизни означают Таинства и богослужения, должно произойти обновление этих чувств.
Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин
Думаю, многие поняли, что в их жизни означают Таинства и богослужения, и будут особенно ценить это
– В городах немного другая ситуация. Мы настолько привыкли (я по Москве сужу) к тому, что храмов много, что иногда батюшек начинаем чуть ли не по цвету бороды подбирать…
– Ну да, один храм лучше другого: тут батюшка хороший, а там еще лучше, тут поют по-византийски, там – обиходом, тут служат долго, там побыстрее. Выбор как на ярмарке… Заелись мы немножко. Есть такое свойственное человеку качество. Вот Господь нас слегка и окорачивает, останавливает.
В последние 30 лет мы привыкли жить в режиме благоприятствования – если и не полного, то очень большого. Я смотрел на то, как живут православные христиане на Украине, и мне всё время казалось, что рано или поздно это придет и к нам.
То, что сейчас произошло, – крайне неприятно. Выяснилось, что многие, в том числе представители власти, относятся к Церкви и вере как к чему-то третьестепенному, без чего можно обойтись и о чем даже не стоит говорить серьезным людям. Но Господь ничего не делает случайно, и надо видеть в этой ситуации руку Божию и напоминание Божие и не забывать о тех, кто служил Богу в гораздо более тяжелых и сложных условиях, чем сегодня находимся мы сами.
– Да, большинство из тех отцов, о которых мы сегодня говорили, прожили очень тяжелую жизнь, однако не унывали и светили другим отраженным Христовым светом.
– Именно. Они жили в государстве, которое поставило своей целью не временное закрытие храмов, а полное уничтожение религии. То государство преследовало, запрещало, издевалось над верующими и особенно над священнослужителями. Эти подвижники жили в клетке – напомню, на Лавре была надпись: «Музей-заповедник», – и власть терпела монастырь лишь потому, что нужно было демонстрировать приезжающим иностранцам «свободу совести» в Советском Союзе.
И несмотря на всё это, лаврские отцы были счастливы. Они жили у мощей преподобного Сергия. Они молились. Они старались исполнить свои монашеские обеты – и исполняли их. Это герои, которых нужно помнить и которым нужно подражать.