Скажи волкам что я дома автор
Скажи волкам что я дома автор
Скажи волкам, что я дома
TELL THE WOLVES I’M HOME
Copyright © 2012 by Carol Silverman
© Покидаева Т., перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Мэдди, Окли и Джулии
В тот день мы с моей сестрой Гретой позировали для портрета, который писал дядя Финн. Тогда он уже знал, что умирает. Это было уже после того, как мне стало понятно, что теперь я, когда вырасту, не перееду к нему и не буду жить с ним до конца своих дней. Уже после того, как я перестала верить, что СПИД – это просто какая-то нелепая ошибка. Когда дядя спросил в первый раз, мама сказала «нет». Сказала, что в этом есть что-то жуткое, макабрическое. Ей страшно от одной мысли, что мы с Гретой будем сидеть у него в квартире, в этой комнате с огромными окнами, где все пропитано ароматом лаванды и апельсинов, и он станет смотреть на нас так, словно видит в последний раз… нет, это невыносимо. Тем более, сказала она, от северной части Вестчестера до Манхэттена путь неблизкий. Она скрестила руки на груди, посмотрела прямо в пронзительно-синие глаза дяди Финна и сказала ему, что сейчас у нее просто нет времени.
– А у кого оно есть? – спросил он.
Вот тут она и сломалась.
Сейчас мне пятнадцать, но тогда было еще четырнадцать. Грете – шестнадцать. 1986 год, конец декабря. Последние полгода мы регулярно бывали у Финна. Раз в месяц, по воскресеньям. Всегда только втроем: мама, Грета и я. Папа с нами не ездил, и правильно делал. Его это никак не касалось.
Я сидела на заднем сиденье нашего микроавтобуса. Грета – на ряд впереди. Я специально устроилась так, чтобы можно было смотреть на Грету и не бояться, что она это заметит. Наблюдать за людьми – увлекательное занятие, но тут надо быть осторожной. Нельзя, чтобы люди заметили, что ты на них смотришь. Иначе на тебя будут коситься, как на какую-нибудь преступницу. Наверное, это и правильно. Наверное, это действительно преступление, когда ты пытаешься разглядеть в людях то, что они не хотят показать посторонним. В случае с Гретой мне нравилось наблюдать, как солнечный свет отражается от ее темных блестящих волос и как у нее за ушами прячутся кончики дужек очков, похожие на две потерявшиеся слезинки.
Мама слушала КАНТРИ-FM, и хотя я не очень люблю стиль кантри, иногда – при определенном настрое – все эти песни, исполняемые с чувством и от души, наводят на мысли о большой дружной семье, о пикниках во дворе за домом, о снежных горках и ребятишках на санках, о семейных обедах в День благодарения. О чем-то правильном и здоровом. Поэтому мама и слушала кантри по дороге к Финну.
Во время этих поездок в город мы почти не разговаривали друг с другом. Мне вспоминается только плавное движение микроавтобуса, сентиментальная музыка кантри, серый Гудзон и хмурый серый Нью-Джерси. Я всю дорогу смотрела на Грету – просто чтобы не думать о Финне.
В последний раз мы приезжали в нему в ноябре, в дождливое пасмурное воскресенье. Финн всегда был худощавым – как Грета, как мама, но, увы, не как я, – однако в тот наш приезд я увидела, что он похудел еще больше, хотя, казалось бы, куда еще?! Все ремни стали ему велики, и он подпоясался изумрудно-зеленым галстуком. Я смотрела на этот галстук и пыталась представить, куда его надевали в последний раз, пыталась придумать, к какому именно случаю подошла бы такая яркая, с переливчатым блеском вещь, как вдруг Финн оторвал взгляд от холста, отвел в сторону кисть и сказал:
– Уже недолго осталось.
Мы с Гретой кивнули, хотя и не поняли, что имеет в виду дядя – работу над портретом или свое состояние. Мы все знали, что он умирает. Потом, уже дома, я сказала маме, что дядя Финн был похож на сдувшийся воздушный шарик. Грета сказала, что он был похож на маленького серого мотылька, запеленатого в серую паутину. Потому что Грета красивая, и у нее все получается красивее – даже слова.
Это была предрождественская неделя, и у моста Джорджа Вашингтона мы попали в пробку. Грета обернулась ко мне. Скривила губы в улыбке и вытащила из кармана веточку омелы. Так было и в прошлое, и в позапрошлое Рождество: Грета все время таскала с собой омелу и набрасывалась с ней на людей. Носила в школу. Терроризировала нас дома. Больше всего ей нравилось тихонько подкрасться к родителям со спины, потом подпрыгнуть и помахать веткой омелы у них над головами. Папа с мамой не любят выказывать нежные чувства друг к другу у всех на глазах, и Грете нравилось их смущать, заставляя поцеловаться. Там, в микроавтобусе, Грета принялась размахивать веточкой у меня перед носом.
– Вот погоди, Джун, – сказала она. – Приедем когда к дяде Финну, я помашу над тобой и над ним этой штукой, и что ты тогда будешь делать?
Улыбаясь, она ждала, что я отвечу.
Я знала, о чем она думает. Мне придется либо обидеть Финна, либо пойти на риск подхватить СПИД, и Грете хотелось увидеть, как я буду мучиться с выбором. Сестра знала, что мы с дядей Финном – большие друзья. Знала, что он водил меня по художественным галереям и учил, как размягчать лица на карандашных рисунках, просто потерев линии пальцем. Она знала, что в этой дружбе ей места нет.
– Он просто чмокнет меня в щечку.
Но как только я это произнесла, мне сразу представились губы Финна. В последнее время – всегда сухие, потрескавшиеся. И иногда эти трещинки кровоточили.
Грета наклонилась ко мне, положив руки на спинку сиденья.
– Да, но откуда ты знаешь, что микробы от поцелуя не проникнут к тебе в кровь через кожу? Ты уверена, что они не проходят через поры?
Этого я не знала. И мне не хотелось умирать. Не хотелось делаться тусклой и серой. Я снова пожала плечами. Грета отвернулась и села на место. Теперь я не видела ее лица, но даже не сомневалась, что она улыбается.
Но я никогда бы не стала рассказывать об этом Грете. Когда мы уже выходили из микроавтобуса на сумрачной подземной стоянке, я быстро выпалила:
– Все равно кожа водонепроницаема.
Грета аккуратно закрыла дверцу, обошла микроавтобус и встала прямо передо мной. Пару секунд постояла, глядя на меня. На мое крупное, нескладное тело. Потом поправила лямки рюкзака на своих хрупких плечиках и покачала головой.
– Верь во что хочешь, – она развернулась и направилась к лестнице.
Но так не бывает, и Грета сама это знала. Можно сколько угодно пытаться поверить в то, во что хочется верить, но у тебя ничего не получится. Сердце и голова сами решают, во что верить, а во что не верить. Независимо от того, нравится это тебе или нет. И ничего тут не поделаешь.
Дядя Финн работал с портретом по нескольку часов подряд, и все это время мама сидела на кухне и заваривала нам чай. В роскошном русском заварочном чайнике, раскрашенном в золотой, красный и синий цвета, с маленькими танцующими медведями, выгравированными по бокам. Финн говорил, что это особенный чайник – чтобы угощать чаем самых любимых людей. И когда мы приезжали, чайник с медведями неизменно нас ждал. Из гостиной нам было слышно, как мама наводит порядок в кухонных шкафах, достает миски и банки, тарелки и чашки, а потом ставит обратно. Время от времени она заходила в гостиную и приносила нам чай, который обычно остывал нетронутым, потому что Финн занимался портретом, а нам с Гретой нельзя было даже пошевелиться. Все эти воскресенья у дяди мама старательно избегала смотреть на Финна. Понятно, ей было очень невесело от того, что ее единственный брат умирает. Но иногда мне казалось, что дело не только в этом. На портрет она тоже старалась не смотреть. Быстро входила в гостиную, ставила чайник на стол и возвращалась в кухню. Мимо мольберта она проходила отвернувшись. Иногда мне казалось, что Финн тут вообще ни при чем. Иногда у меня было чувство, что мама вообще не хочет смотреть на холст, кисти и краски.
Скажи волкам что я дома автор
Яркий литературный дебют Кэрол Рифки Брант — это трогательная история любви, горя и возрождения двух одиноких людей, неожиданно ставших друзьями и обнаруживших, что иногда мы не знаем, что нуждаемся в ком-то, до тех пор, пока не обретем его.
На похоронах Финна Джун замечает странного человека, держащегося в стороне от процессии. Спустя несколько дней она получает по почте пакет, внутри которого обнаруживает красивый чайник. Джун узнает этот чайник — она видела его раньше в квартире Финна. Кроме этого, она находит записку от Тоби, того самого незнакомца, в которой он спрашивает о возможности им встретиться. Когда они начинают проводить время вместе, Джун понимает, что она не единственная, кто горюет и скучает по Финну, и если она доверится своему новому, нежданному другу, он может стать тем, в ком она нуждается больше всего.
Кэрол Брант рассказала, что история «Скажи волкам, что я дома» родилась из ее идеи «умирающего дяди, пишущего свой последний портрет племянницы». Сперва эта мысль вылилась в небольшой рассказ, но после того, как Кэрол получила грант от Совета по делам искусств Англии, он начал обрастать деталями и превратился в полноценный роман. И хотя Брант и Джун имеют некоторые сходства, автор заметила, что эта история совсем не автобиографична.
Книга была позитивно встречена критиками. The Wall Street Journal отозвался о романе как об «очень динамичном литературном дебюте с обезоруживающей искренностью ребенка и спокойной мудростью опытного взрослого». Американский автор Карла Джин Уитли назвала книгу «чрезвычайно приятной сказкой, помогающей вникнуть в хитросплетения человеческих эмоций». Информационный сайт The A.V. Club отметил, что история «наглядно показывает всю тяжесть выбора и страх упущенных возможностей».
Эмоциональная история взросления «Скажи волкам, что я дома» — это нежная история любви и поиска. Это книга-картина, показывающая читателю, что сострадание и участие в трудный момент могут помочь собрать себя по частям и вновь стать единым целым. Многие литературные критики уверены, что Брант может повторить судьбу Харпер Ли: спустя пять лет после написания дебютного романа, ставшего мировым бестселлером, Кэрол Рифка Брант по-прежнему хранит творческое молчание. О судьбе второй книги, над которой она работает, абстрагируясь от успеха «Скажи волкам, что я дома», пока ничего не известно.
Скажи волкам, что я дома
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Отзывы 9
Замечательное произведение. Поистине замечательное.
Ничего лишнего, все так как и должно быть.
Прочитав эту книгу я получила огромное удовольствие, больше мне пожалуй нечего добавить.
Замечательное произведение. Поистине замечательное.
Ничего лишнего, все так как и должно быть.
Прочитав эту книгу я получила огромное удовольствие, больше мне пожалуй нечего добавить.
в начале книга казалось не интересной и скучной. типа девочка ищет тайну пуговиц. но потом появился Тоби. черт, после его появления я плакала до конца книги. прочла за один день, до утра. а потом прочла еще раз.
Тоби настолько прекрасен что я готова влюбиться в него как и Джунг.
и мне понравилось то что в книге про нетрадиционную ориентацию говорится легко. книга просто прекрасна.
в начале книга казалось не интересной и скучной. типа девочка ищет тайну пуговиц. но потом появился Тоби. черт, после его появления я плакала до конца книги. прочла за один день, до утра. а потом прочла еще раз.
Тоби настолько прекрасен что я готова влюбиться в него как и Джунг.
и мне понравилось то что в книге про нетрадиционную ориентацию говорится легко. книга просто прекрасна.
Книга очень понравилась. Читается с интересом. И постоянно ждешь, что же будет дальше по сюжету. Тоби было жаль всю книгу. Конец читается эмоционально тяжело. Но я ничуть не пожалела о прочтении.
Книга очень понравилась. Читается с интересом. И постоянно ждешь, что же будет дальше по сюжету. Тоби было жаль всю книгу. Конец читается эмоционально тяжело. Но я ничуть не пожалела о прочтении.
Впервые прочла книгу этого автора. Книга отличная, не оторваться, – о девочке-подростке в переходном периоде с неправильной первой любовью. заставляет «примерять» ситуацию на себя, вспоминать, как это происходило в твоем взрослении. чем-то отсылает к «хорошо быть тихоней» Чобски.
Рекомендую к прочтению!
Впервые прочла книгу этого автора. Книга отличная, не оторваться, – о девочке-подростке в переходном периоде с неправильной первой любовью. заставляет «примерять» ситуацию на себя, вспоминать, как это происходило в твоем взрослении. чем-то отсылает к «хорошо быть тихоней» Чобски.
Рекомендую к прочтению!
Книга показалась мне гораздо глубже, чем описано в предыдущих отзывах: мне очень понравилась!
Единственное, что смутило- уж очень серьезно для размышлений четырнадцатилетней девочки…
Если вы теряли в жизни кого-то – книга Вас заденет, это точно
Книга показалась мне гораздо глубже, чем описано в предыдущих отзывах: мне очень понравилась!
Единственное, что смутило- уж очень серьезно для размышлений четырнадцатилетней девочки…
Если вы теряли в жизни кого-то – книга Вас заденет, это точно
Книга постепенно захватывает. Никогда не знаешь к чему приведут твои решения и поступки, а потом приходится жалеть об этом. Мне понравилось.
Книга постепенно захватывает. Никогда не знаешь к чему приведут твои решения и поступки, а потом приходится жалеть об этом. Мне понравилось.
очень понравилась книга… прочитала на одном дыхании, даже не могу сказать что так сильно меня зацепило, но советую ее прочитать…
очень понравилась книга… прочитала на одном дыхании, даже не могу сказать что так сильно меня зацепило, но советую ее прочитать…
Интересно, хорошо написано, есть о чём задуматься, даже расплакалась в конце. Но слишком затянуто. На один раз прочесть можно.
Интересно, хорошо написано, есть о чём задуматься, даже расплакалась в конце. Но слишком затянуто. На один раз прочесть можно.
Книга произвела двойственное впечатление. С одной стороны, история о любви Джун к своему дяде Финну и ее безоговорочная любовь к своей старшей сестре Грете: очень реально описаны чувства к родному, близкому человеку. С другой стороны, были некоторые моменты в которых хотелось сказать «да не может этого быть», например я не уверена, что 15,16-ти летние дети могут употреблять алкоголь в таком количестве, прятаться в лесу, прогуливать школу, уезжать куда-то не пойми куда и к кому… в общем мне это совсем не близко и не понятно. Что касается героя Тоби, его по книге жалко, очень душевным, милым и добрым предстал он нашему вниманию. В общем, начала читать из-за интересного названия, и кроме названия данное произведение меня ничем не зацепило.
Книга произвела двойственное впечатление. С одной стороны, история о любви Джун к своему дяде Финну и ее безоговорочная любовь к своей старшей сестре Грете: очень реально описаны чувства к родному, близкому человеку. С другой стороны, были некоторые моменты в которых хотелось сказать «да не может этого быть», например я не уверена, что 15,16-ти летние дети могут употреблять алкоголь в таком количестве, прятаться в лесу, прогуливать школу, уезжать куда-то не пойми куда и к кому… в общем мне это совсем не близко и не понятно. Что касается героя Тоби, его по книге жалко, очень душевным, милым и добрым предстал он нашему вниманию. В общем, начала читать из-за интересного названия, и кроме названия данное произведение меня ничем не зацепило.
Рецензии на книгу « Скажи волкам, что я дома » Кэрол Брант
Читая каждую строчку этой прекрасной книги пропитываюсь до самых клеток души всеми событиями и переживаниями. К сожалению, для меня книга закончилась неожиданно, она закрылась от нас всех. А что же стало с Джун после смерти своего второго приятеля? Что с Гретой? Она же должна была ехать в школу для актеров? Что с родителями? У меня много вопросов, надеюсь, будет вторая книга.
Хорошая серьезная литература о главном в жизни: любви, человечности, поддержке, важности семьи. История взросления девочки подростка описана настолько психологически точно, что начинаешь смотреть на мир глазами этой девочки. Советую и подросткам и взрослым!
Очень нежная, светлая, трогательная, искренняя, чистая.
Рекомендую!
Хорошая книга,кипельно белые листы,удобный шрифт для чтения.
Эта книга покорила меня с самого начала чтения,увидела эту книгу в журнале,тут же зашла на сайте увидела её в бестселлерах,это моя любимая серия книг и я каждый день смотрю обновления. Всем приятного чтения)
Я надрывала душу, выливая на последние страницы горькие слёзы. Книга прожигает насквозь своей простой моралью: будьте человечны. Этот крик помощи, безысходности, мольба героев о человеческом сердце. Как быстро общество превратилось в зверьё.
Эта книга о жизни. О том, что рядом с нами. О людях, проходящих мимо. Книгу обязательно нужно прочитать. Может тогда внутри читателя оживёт душа.
Эта книга о предубеждениях и косых взглядах, о мнениях, навязанных нам «правильным» обществом. О любви, зависти и прощении.
Прошу вас, прочтите. Потратив на неё пару дней, вы обретёте время, которое проведёте с открытыми глазами и горячим сердцем.
Живите и помните, любовь. она не имеет ни пола, ни возрастов, ни границ. Это что-то огромное и всеобъемлющее.
Спасибо за то, что прочитали мой отзыв. Надеюсь он покажется вам полезным.
Прилагаю несколько фото для ознакомления.
Да,я полюбила эту книгу,как и пожелали всем в предыдущей рецензии.Ее нельзя не полюбить.Грустная,трогательная,вся пронизана нежным чувством любви 14-летней девочки к своей семье,своему дяде,а потом к другу этого дяди,умершего от СПИДа.Это книга,которая запомнится надолго.
История разворачивается от лица Элбас, крестницы дяди Финна, знаменитого художника, который умирает от СПИДа. В качестве одного из своих последних актов, он решает написать портрет ее и ее сестру Греты. После его смерти ей предстоит многое узнать о жизни ее дяди, и этой историей она неспешно делится с нами, читателями.
Это мощная книга о любви, дискриминации и непонимании молодой девушки-рассказчицы в первые годы эпидемии СПИДа, которая занимает видное место в истории.
Тем не менее, это не роман о гомосексуальности или СПИДе как таковом, хотя оба фактора и присутствуют в контексте. Автор сосредотачивается на описании чувств ревности, необходимости установления доверия, принятия и понимания нетрадиционных отношений, а также всего того, что является необходимым для достижения гармонии внутри семьи. Роман позволяет нам сделать выводы о том, как важно принимать каждого человека таким, какой он есть, заботиться о том, кто нам дорог, а в последствии уметь справиться со смертью и потерей.
Возможно, эта книга станет со временем современной классикой, а пока же хочу сказать, если вам нравится умная, проницательная художественную литературу, которая позволяет задуматься о спорных вопросах по части сложных человеческих отношениях, в частности проблем взросления, то я рекомендую не пропустить эту книгу и я уверена, вы полюбите ее, как это сделала я.
Немного об издании: твердая обложка, плотный белый офсет, четкий шрифт, немного уменьшенный формат издания. Книгу удобно будет взять с собой. Прилагаю несколько фото для ознакомления.
Ждем новых книг автора и других новинок серии «Мировой бестселлер»
Скажи волкам что я дома автор
Скажи волкам, что я дома
В тот день мы с моей сестрой Гретой позировали для портрета, который писал дядя Финн. Тогда он уже знал, что умирает. Это было уже после того, как мне стало понятно, что теперь я, когда вырасту, не перееду к нему и не буду жить с ним до конца своих дней. Уже после того, как я перестала верить, что СПИД — это просто какая-то нелепая ошибка. Когда дядя спросил в первый раз, мама сказала «нет». Сказала, что в этом есть что-то жуткое, макабрическое. Ей страшно от одной мысли, что мы с Гретой будем сидеть у него в квартире, в этой комнате с огромными окнами, где все пропитано ароматом лаванды и апельсинов, и он станет смотреть на нас так, словно видит в последний раз… нет, это невыносимо. Тем более, сказала она, от северной части Вестчестера до Манхэттена путь неблизкий. Она скрестила руки на груди, посмотрела прямо в пронзительно-синие глаза дяди Финна и сказала ему, что сейчас у нее просто нет времени.
— А у кого оно есть? — спросил он.
Вот тут она и сломалась.
Сейчас мне пятнадцать, но тогда было еще четырнадцать. Грете — шестнадцать. 1986 год, конец декабря. Последние полгода мы регулярно бывали у Финна. Раз в месяц, по воскресеньям. Всегда только втроем: мама, Грета и я. Папа с нами не ездил, и правильно делал. Его это никак не касалось.
Я сидела на заднем сиденье нашего микроавтобуса. Грета — на ряд впереди. Я специально устроилась так, чтобы можно было смотреть на Грету и не бояться, что она это заметит. Наблюдать за людьми — увлекательное занятие, но тут надо быть осторожной. Нельзя, чтобы люди заметили, что ты на них смотришь. Иначе на тебя будут коситься, как на какую-нибудь преступницу. Наверное, это и правильно. Наверное, это действительно преступление, когда ты пытаешься разглядеть в людях то, что они не хотят показать посторонним. В случае с Гретой мне нравилось наблюдать, как солнечный свет отражается от ее темных блестящих волос и как у нее за ушами прячутся кончики дужек очков, похожие на две потерявшиеся слезинки.
Мама слушала КАНТРИ-FM, и хотя я не очень люблю стиль кантри, иногда — при определенном настрое — все эти песни, исполняемые с чувством и от души, наводят на мысли о большой дружной семье, о пикниках во дворе за домом, о снежных горках и ребятишках на санках, о семейных обедах в День благодарения. О чем-то правильном и здоровом. Поэтому мама и слушала кантри по дороге к Финну.
Во время этих поездок в город мы почти не разговаривали друг с другом. Мне вспоминается только плавное движение микроавтобуса, сентиментальная музыка кантри, серый Гудзон и хмурый серый Нью-Джерси. Я всю дорогу смотрела на Грету — просто чтобы не думать о Финне.
В последний раз мы приезжали в нему в ноябре, в дождливое пасмурное воскресенье. Финн всегда был худощавым — как Грета, как мама, но, увы, не как я, — однако в тот наш приезд я увидела, что он похудел еще больше, хотя, казалось бы, куда еще?! Все ремни стали ему велики, и он подпоясался изумрудно-зеленым галстуком. Я смотрела на этот галстук и пыталась представить, куда его надевали в последний раз, пыталась придумать, к какому именно случаю подошла бы такая яркая, с переливчатым блеском вещь, как вдруг Финн оторвал взгляд от холста, отвел в сторону кисть и сказал:
— Уже недолго осталось.
Мы с Гретой кивнули, хотя и не поняли, что имеет в виду дядя — работу над портретом или свое состояние. Мы все знали, что он умирает. Потом, уже дома, я сказала маме, что дядя Финн был похож на сдувшийся воздушный шарик. Грета сказала, что он был похож на маленького серого мотылька, запеленатого в серую паутину. Потому что Грета красивая, и у нее все получается красивее — даже слова.
Это была предрождественская неделя, и у моста Джорджа Вашингтона мы попали в пробку. Грета обернулась ко мне. Скривила губы в улыбке и вытащила из кармана веточку омелы. Так было и в прошлое, и в позапрошлое Рождество: Грета все время таскала с собой омелу и набрасывалась с ней на людей. Носила в школу. Терроризировала нас дома. Больше всего ей нравилось тихонько подкрасться к родителям со спины, потом подпрыгнуть и помахать веткой омелы у них над головами. Папа с мамой не любят выказывать нежные чувства друг к другу у всех на глазах, и Грете нравилось их смущать, заставляя поцеловаться. Там, в микроавтобусе, Грета принялась размахивать веточкой у меня перед носом.
— Вот погоди, Джун, — сказала она. — Приедем когда к дяде Финну, я помашу над тобой и над ним этой штукой, и что ты тогда будешь делать?
Улыбаясь, она ждала, что я отвечу.
Я знала, о чем она думает. Мне придется либо обидеть Финна, либо пойти на риск подхватить СПИД, и Грете хотелось увидеть, как я буду мучиться с выбором. Сестра знала, что мы с дядей Финном — большие друзья. Знала, что он водил меня по художественным галереям и учил, как размягчать лица на карандашных рисунках, просто потерев линии пальцем. Она знала, что в этой дружбе ей места нет.
— Он просто чмокнет меня в щечку.
Но как только я это произнесла, мне сразу представились губы Финна. В последнее время — всегда сухие, потрескавшиеся. И иногда эти трещинки кровоточили.
Грета наклонилась ко мне, положив руки на спинку сиденья.
— Да, но откуда ты знаешь, что микробы от поцелуя не проникнут к тебе в кровь через кожу? Ты уверена, что они не проходят через поры?
Этого я не знала. И мне не хотелось умирать. Не хотелось делаться тусклой и серой. Я снова пожала плечами. Грета отвернулась и села на место. Теперь я не видела ее лица, но даже не сомневалась, что она улыбается.
Но я никогда бы не стала рассказывать об этом Грете. Когда мы уже выходили из микроавтобуса на сумрачной подземной стоянке, я быстро выпалила:
— Все равно кожа водонепроницаема.
Грета аккуратно закрыла дверцу, обошла микроавтобус и встала прямо передо мной. Пару секунд постояла, глядя на меня. На мое крупное, нескладное тело. Потом поправила лямки рюкзака на своих хрупких плечиках и покачала головой.
— Верь во что хочешь, — она развернулась и направилась к лестнице.
Но так не бывает, и Грета сама это знала. Можно сколько угодно пытаться поверить в то, во что хочется верить, но у тебя ничего не получится. Сердце и голова сами решают, во что верить, а во что не верить. Независимо от того, нравится это тебе или нет. И ничего тут не поделаешь.
Дядя Финн работал с портретом по нескольку часов подряд, и все это время мама сидела на кухне и заваривала нам чай. В роскошном русском заварочном чайнике, раскрашенном в золотой, красный и синий цвета, с маленькими танцующими медведями, выгравированными по бокам. Финн говорил, что это особенный чайник — чтобы угощать чаем самых любимых людей. И когда мы приезжали, чайник с медведями неизменно нас ждал. Из гостиной нам было слышно, как мама наводит порядок в кухонных шкафах, достает миски и банки, тарелки и чашки, а потом ставит обратно. Время от времени она заходила в гостиную и приносила нам чай, который обычно остывал нетронутым, потому что Финн занимался портретом, а нам с Гретой нельзя было даже пошевелиться. Все эти воскресенья у дяди мама старательно избегала смотреть на Финна. Понятно, ей было очень невесело от того, что ее единственный брат умирает. Но иногда мне казалось, что дело не только в этом. На портрет она тоже старалась не смотреть. Быстро входила в гостиную, ставила чайник на стол и возвращалась в кухню. Мимо мольберта она проходила отвернувшись. Иногда мне казалось, что Финн тут вообще ни при чем. Иногда у меня было чувство, что мама вообще не хочет смотреть на холст, кисти и краски.
В тот день мы позировали Финну полтора часа. Он поставил диск с музыкой. «Реквием» Моцарта. Мы с Финном оба его любили. И хотя я не верю в бога, в прошлом году я уговорила маму, чтобы она разрешила мне петь в католическом церковном хоре. Просто чтобы на Пасху я могла бы исполнить «Kyrie» Моцарта. Честно сказать, я совсем не умею петь, но все дело в том, что, если закрыть глаза, когда поешь на латыни, и встать в самом заднем ряду, чтобы прикасаться рукой к холодной каменной стене, легко можно вообразить, что ты в Средневековье. Я потому и записалась в хор. Только поэтому.
«Реквием» был нашим с Финном секретом. О нем знали только мы двое. Нам даже не нужно было смотреть друг на друга, когда он поставил диск. Мы оба все понимали. Однажды Финн водил меня на концерт, в красивую церковь на Восемьдесят четвертой улице. Он сказал, чтобы я закрыла глаза и слушала. Так я услышала «Реквием» в первый раз. И сразу влюбилась в эту музыку.
Это прозвище придумал мне Финн, потому что, как он говорил, я похожа на существо из какой-то другой эпохи, которое таится в засаде, наблюдает и ждет, прежде чем выносить какие-то суждения об окружающем мире. Мне это нравилось. Нравилось, когда Финн меня так называл. Мы с ним сидели в той церкви, и он пытался добиться, чтобы я действительно поняла эту музыку.
— Ты понимаешь? — спросил он снова.
Я понимала. Во всяком случае, думала, что понимаю. Или, может быть, только притворялась. Потому что меньше всего мне хотелось, чтобы Финн считал меня дурой.
В тот день «Реквием» разливался в пространстве среди всех этих безумно красивых вещей в квартире у Финна. Мягкие турецкие ковры. Старый шелковый цилиндр, повернутый к стене залоснившимся боком. Большая стеклянная банка, доверху полная медиаторами всевозможных расцветок. Финн называл их «мои разносолы», потому что они хранились в банке для консервирования. Музыка разливалась по комнате, выплескивалась в коридор, плыла мимо двери в дядину спальню — как всегда, плотно закрытую, не доступную ни для кого. Мама с Гретой, кажется, не замечали, как губы Финна беззвучно выпевают слова — «voca me cum benedictus… gere curam mei fi nis…». Они даже не подозревали, что слушают заупокойное песнопение. И хорошо, что не подозревали. Если бы мама знала, что это за музыка, она бы сразу же ее выключила. Без разговоров.
Чуть погодя Финн повернул холст, чтобы мы с Гретой могли на него посмотреть. Это было событие: раньше Финн не показывал нам, как продвигается его работа. А теперь показал. В первый раз.
— Посмотрите внимательно, девочки, — сказал он. Финн никогда не разговаривал за работой, а когда наконец заговорил, голос его прозвучал слабо и хрипло. Он на секунду смутился, потом потянулся за чашкой с остывшим чаем, отпил глоток и прочистил горло. — Данни, ты тоже… иди посмотри.
Мама не отвечала, и Финн позвал ее снова:
— Поди сюда. На секундочку. Мне интересно узнать твое мнение.
— Попозже! — крикнула мама из кухни. — Я пока занята!
Финн продолжал смотреть в сторону кухни, словно надеясь, что мама все-таки передумает и придет. Когда стало ясно, что она не придет, он нахмурился и снова повернулся к холсту.
Он резко поднялся с кресла — с этого старого синего кресла, в котором всегда сидел перед мольбертом, — поморщился, пошатнулся, ухватился за подлокотник. Постоял пару секунд, потом сделал шаг в сторону, и я увидела, что дядя Финн стал абсолютно бесцветный. Только галстук, повязанный вместо ремня, выделялся зеленым пятном, и весь дядин белый халат разбрызган пятнышками краски. Нашими с Гретой цветами. Мне захотелось вырвать у Финна кисть и раскрасить его, чтобы вернуть его прежнего. Чтобы он вновь стал собой.
— Ну, слава богу, — Грета подняла руки и взъерошила себе волосы.
Я разглядывала портрет. Я заметила, что на картине Финн расположил меня чуть ближе к зрителю, слегка выдвинул мою фигуру на передний план, хотя мы сидели не так. Заметила и улыбнулась.
— Он еще не закончен… да? — спросила я.
Финн подошел и встал рядом со мной. Наклонил голову, рассматривая нас нарисованных. Сначала Грету, потом — меня. Прищурился, глядя прямо в глаза той другой, нарисованной мне. Наклонился так близко к холсту, что едва не коснулся лицом влажных красок, и у меня по руке пробежали мурашки.
— Да, не закончен. — Финн покачал головой, не отводя взгляда с картины. — Видишь? Чего-то не хватает. Возможно, на заднем плане… или, может быть, стоит еще поработать над волосами. Как ты думаешь?
Я медленно выдохнула и расслабилась, не в силах сдержать улыбку. Потом энергично кивнула:
— Мне тоже так кажется. Думаю, нам надо будет приехать еще пару раз.
Финн улыбнулся в ответ и провел бледной бесцветной рукой по бесцветному бледному лбу.
— Да. Еще пару раз, — подтвердил он.
Финн спросил, нравится ли нам портрет. Я сказала, что он прекрасен, а Грета вообще ничего не сказала. Она даже не смотрела на холст. Стояла спиной к нам, держа руки в карманах. Потом медленно обернулась. С абсолютно непроницаемым выражением лица. Грета это умеет. Умеет скрывать свои мысли и чувства. Я не успела сообразить, что сейчас будет, и вот Грета уже вытащила из кармана омелу и вскинула руку. Широким жестом она стремительно провела веткой прямо над нашими головами, словно пыталась рассечь воздух, будто держала в руке что-то более грозное, чем обычную ветку рождественских листьев и ягод. Мы с Финном переглянулись, и у меня внутри все оборвалось. Буквально за долю секунды, пока мы смотрели друг другу в глаза — сколько нужно песчинке в песочных часах или капле воды в протекающем кране, чтобы сорваться и упасть? — Финн все понял. Мой дядя Финн прочел меня, как открытую книгу. Он увидел, что я боюсь, наклонил мою голову и чуть коснулся губами волос у меня на макушке. Так легко, словно бабочка присела на цветок.
По дороге домой я спросила у Греты, можно ли заразиться СПИДом через волосы. Она пожала плечами и отвернулась. И всю дорогу смотрела в окно.
Вечером я вымыла голову, трижды намылив волосы шампунем. Потом сразу легла, закуталась в одеяло и попыталась заснуть. Честно считала овечек, травинки и звезды, но ничего не помогало. Я все время думала о Финне. Как он целовал меня в макушку. Как на долю секунды, когда он склонился ко мне, все остальное исчезло: СПИД, Грета, мама. Остались только мы с Финном, и, прежде чем я успела себя удержать, у меня промелькнула мысль: а что было бы, если бы он поцеловал меня по-настоящему, в губы? Я понимаю, как это противно и мерзко, но мне хочется рассказать правду. И если по правде, в ту ночь я лежала в постели и представляла себе поцелуи Финна. Лежала и думала обо всем, что таилось у меня в сердце, о возможном и невозможном, правильном и неправильном, выразимым словами и совершенно не выразимом. А потом, когда все эти мысли рассеялись, осталась только одна: как плохо мне будет без дяди Финна.
Если хочется притвориться, что ты перенесся в другое время, лучше всего в одиночку пойти в лес. Обязательно — в одиночку. Если с тобой пойдет кто-то еще, ничего не получится. Чужое присутствие все равно будет напоминать, где ты на самом деле. Лес, куда хожу я, начинается за зданиями средней и старшей школы. Он начинается сразу за школьным двором, но тянется на много миль к северу, до Махопака, и Кармела, и еще дальше — я даже не знаю названий тех мест.
Заходя в лес, я первым делом вешаю на дерево свой рюкзак. А потом просто иду. Чтобы все получилось, нужно идти и идти до тех пор, пока шум города не затихнет вдали. Пока его не сменят другие звуки: треск ветвей и журчание ручья. Я иду вдоль ручья, который выводит меня к обвалившейся каменной стене. К высоченному клену с прибитым к стволу проржавелым ведром для сбора древесного сока. Это и есть мое место. Куда я всегда прихожу. В книге «Складка времени» говорится, что время похоже на старое скомканное одеяло. Мне бы очень хотелось забраться в одну из его складок. Укрыться в ней. Спрятаться в крошечном тесном пространстве.
Я всегда приношу с собой старое «деревенское» платье от «Gunne Sax», которое мне отдала Грета. Она носила это платье, когда ей было двенадцать. Конечно, оно мне мало и не застегивается на спине, так что приходится поддевать под него рубашку. Оно больше похоже на что-то из «Маленького домика в прериях», чем на средневековый костюм, но ничего более подходящего у меня нет. Зато есть роскошные средневековые сапоги. Всякий скажет, что подобрать правильную обувку — это самое сложное. Долгое время мне приходилось довольствоваться обыкновенными черными кедами, и я упорно старалась не смотреть на них, потому что они портили всю картину.
Сапоги — черные, замшевые, со шнуровкой из кожи — были куплены на средневековом фестивале в музее «Клойстерс», куда мы ходили с Финном. Дело было в октябре. К тому времени Финн уже четыре месяца работал над нашим портретом. А на фестиваль мы пошли в третий раз. В первый раз меня пригласил Финн, а остальные два раза я напросилась сама. Как только листья на деревьях начинали желтеть, я принималась наседать на Финна насчет фестиваля.
— Ты становишься заядлым медиевистом, — говорил он. — Что я с тобой сделал?
И был прав. Это его вина. Финн буквально «болел» средневековым искусством и пристрастил к нему и меня. Сколько себя помню, мы с ним постоянно рассматривали репродукции в его многочисленных альбомах и книгах на эту тему. К тому третьему фестивалю Финн уже начал стремительно худеть. На улице было прохладно, и Финн надел сразу два свитера, чтобы не мерзнуть. Мы пили горячий яблочный сидр — мы с ним вдвоем, только вдвоем посреди жирного духа свинины, жарившейся на вертеле, и лютневой музыки, и тихого ржания лошадей, которых готовили к выходу на потешный рыцарский турнир, и перезвона крошечных колокольчиков на лапах у соколов. Финн увидел сапоги на лотке у башмачника и купил их мне, потому что знал, что я буду от них в восторге. Он помогал мне их мерить, зашнуровывал и расшнуровывал пару за парой, как будто ему больше нечего было делать. Как будто нет на свете более увлекательного занятия. Если сапоги не подходили, Финн помогал мне их снять. Иногда он случайно касался моей лодыжки или голой коленки, и я краснела. В итоге я выбрала сапоги на два размера больше. Финну я ничего не сказала, но про себя рассудила, что пусть уж лучше они будут мне велики, и мне придется носить их с носками, даже не с одной парой носков. Я не хотела, чтобы они становились малы. Я хотела, чтобы они были у меня всегда.