Так говорил заратустра песня крематорий
Текст песни Крематорий — Веселый ансамбль
Оригинальный текст и слова песни Веселый ансамбль:
Не плачь: это солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый на этой планете ансамбль.
Папа по прозвищу «Заппа»
Заблудился в недрах Земли.
Он нарушил законы:
Слишком много скосил травы.
Теперь ты живешь в его доме,
Похожем на маленький гроб.
Тебя беспокоит кризис общения —
Видимо, ты мизантроп.
Иногда ты пляшешь твист,
Иногда пьешь тазепам…
Говорят — ты фаталист,
Алкоголик, наркоман…
Никто не любит тебя.
Никто не любит тебя.
…Но ты не плачь: это солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый на этой планете ансамбль.
Как говорил Заратустра:
Символ жизни — весы.
То поцелуешь кого-то,
То дашь кому-то…
Однажды тебе станет лучше,
Боль пройдет навсегда.
С утра выпадут зубы,
Днем завершится война.
А когда наступит ночь,
За окном грянет гром
И сам Господь в последний раз
В небесный скажет мегафон:
«Никто не любит тебя,
Никто не любит тебя».
…Но ты не плачь: это солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый на этой планете ансамбль.
Не плачь: это солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый на этой планете ансамбль.
Перевод на русский или английский язык текста песни — Веселый ансамбль исполнителя Крематорий:
Если нашли опечатку в тексте или переводе песни Веселый ансамбль, просим сообщить об этом в комментариях.
Веселый ансамбль – Крематорий
«Веселый ансамбль» – песня группы «Крематорий» из альбома «Мифология». Автор текста и музыки – Армен Григорян. Премьера студийной версии композиции состоялась в 2002 году.
Крематорий – Веселый ансамбль – слушать
Интересные факты
Песня группы «Крематорий» «Веселый ансамбль» автобиографична. Несмотря на мрачное название, коллектив на своих концертах дает мощный заряд позитива. Да и сами музыканты весьма веселые люди.
Крематорий – Веселый ансамбль – текст
Не плачь, это Солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый
На этой планете ансамбль.
Папа по прозвищу Заппа
Заблудился в недрах Земли
Он нарушил законы:
Слишком много скосил травы.
Теперь ты живешь в его доме,
Похожем на маленький гроб,
Тебя беспокоит кризис общения,
Видимо ты мизантроп.
Иногда ты пляшешь твист,
Иногда пьешь тезипам,
Говорят, ты фаталист,
Алкоголик, наркоман.
Никто не любит тебя,
Никто не любит тебя.
Но ты не плачь, это Солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый
На этой планете ансамбль.
Как говорил Заратустра,
Символ жизни – весы,
То поцелуешь кого-то,
То дашь кому-то…
Однажды тебе станет лучше,
Боль пройдет навсегда,
С утра выпадут зубы,
Днем завершится война.
А когда наступит ночь,
За окном грянет гром
И сам Господь в последний раз
В небесный скажет мегафон:
«Никто не любит тебя,
Никто не любит тебя».
Но ты не плачь, это Солнце
Взойдет еще не раз,
И твой поезд уходит не завтра
Туда, где играет джаз
Наш самый веселый
На этой планете ансамбль.
Так говорил Заратустра (Ницше; Антоновский)/Часть первая/Предисловие Заратустры
| Точность | Выборочно проверено |
Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся счастьем своим. Но наконец изменилось сердце его, — и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:
«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
В течение десяти лет подымалось ты над моей пещерой: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.
Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные — богатству своему.
Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся [4] свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!
Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком».
— Так начался закат Заратустры.
Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:
«Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.
Тогда нес ты свой прах на гору: неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю?
Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения Не потому ли и идет он, точно танцует?
Заратустра изменился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих? [5]
Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое тело?»
Заратустра отвечал: «Я люблю людей».
«Разве не потому, сказал святой, ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?
Заратустра отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».
И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!»
«Нет, отвечал Заратустра, я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».
Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Тогда постарайся, чтоб они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.
Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?
Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, — медведем среди медведей, птицею среди птиц?»
«А что делает святой в лесу?» спросил Заратустра. [6]
Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я бога.
Пением, плачем, смехом и бормотаньем славлю я бога, моего бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?»
Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее уйти, чтоб чего-нибудь я не взял у вас!» — Так разошлись они в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.
Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище — плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:
Все существа до сих пор создали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым [7] должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяною, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только негармоничная, колеблющаяся форма между растением и призраком. Но разве я велю вам стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: Да будет сверхчеловек смыслом земли!
Я заклинаю вас, мои братья, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, всё равно, знают ли они это, или нет.
Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть погибнут они!
Прежде хула на бога была величайшей хулой; но бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!
Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение; — она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.
Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?
Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтоб принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — это море, где может потонуть ваше великое презрение.
В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это — час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным так же как ваш разум и ваша добродетель.
Час, когда вы говорите: «В чем мое счастье! Оно — бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!»
Час, когда вы говорите: «В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он — бедность и грязь и жалкое довольство собою!»
Час, когда вы говорите: «В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!»
Час, когда вы говорите: «В чем моя справедливость. Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый — это пламень и уголь!»
Час, когда вы говорите: «В чем моя жалость! Разве жалость — не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие«.
Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими! [9]
Не ваш грех — ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу.
Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?
Смотрите, я учу вас о сверх человеке: он — эта молния, он — это безумие!»
Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!» И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое дело.
Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:
«Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, — канат над пропастью.
Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.
Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтоб погибнуть, ибо идут они по мосту.
Я люблю великих ненавистников ибо они великие почитатели и стрелы желания другого берега.
Я люблю тех кто не ищет за звездами основания, чтоб погибнуть и сделаться жертвою: а приносит [10] себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека
Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познать для того чтоб некогда жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтоб построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его на землю животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела желания другого берега.
Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою судьбу: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.
Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она больше тот узел, на котором держится судьба.
Я люблю того, чья душа расходуется, кто не хочет благодарности и не оказывает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.
Я люблю того, кто стыдится, когда счастливая игра выпадает на долю его, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? — ибо он хочет гибели.
Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели. [11]
Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и избавляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
Я люблю того, кто строг к своему богу, так как он любит своего бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего бога.
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах, и кто может погибнуть при малейшем испытаны: так охотно идет он по мосту.
Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только внутренность сердца его, а сердце его влечет его к гибели.
Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человечеством: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.
Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи: но эта молния называется сверхчеловек ».
Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, говорил он в сердце своем, вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.
Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтоб научились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся? [12]
У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их гордыми? Они называют это культурою, она отличает их от пастухов.
Поэтому не любят они слышать о себе слово «презрение». Буду же говорить я к их гордости.
Буду же говорить я им о самом презренном существе: а это и есть последний человек ».
И так говорил Заратустра к народу:
«Наступает время, что человек поставит себе цель свою. Наступает время, что человек посадит зерно высшей надежды своей.
Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва будет некогда бедной и бесплодной, и ни одно высокое дерево не будет больше расти на ней.
Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы желания своего выше человека, и тетива лука его разучится дрожать!
Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.
Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.
«Что такое любовь? Что такое творчество? Устремление? Что такое звезда?» — так вопрошает последний человек и моргает.
Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех. [13]
«Счастье найдено нами» — говорят последние люди и моргают.
Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.
Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!
От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
Они еще трудятся, ибо труд — развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотливо. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотливо.
Нет пастыря, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
«Прежде весь мир был сумасшедший» — говорят самые умные из них и моргают.
Все умны и знают все, что было: так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся — иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть свое маленькое удовольствие для дня и свое маленькое удовольствие для ночи: но здоровье — выше всего.
«Счастье найдено нами» — говорит последние люди и моргают».
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием», ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. «Дай нам этого [14] последнего человека, о Заратустра, — так восклицали они — сделай нас похожими на этих последних людей! И мы дарим тебе сверхчеловека!» И весь народ радовался и щелкал языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
«Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как пастухам.
Непреклонна душа моя и светла, как горы утренней порою. Но они думают, что холоден я и что смеюсь я ужасными шутками.
И вот они смотрят на меня и смеются: и, смеясь, они еще ненавидят меня. Лед в смехе их».
Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату, протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом. Когда он находился посреди своего пути, маленькая дверь вторично отворилась, и детина, пестро одетый, как паяц, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел вослед первому. «Вперед, хромоногий, кричал он своим страшным голосом, вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, чтоб я не пощекотал тебя своею пяткою! Что делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и следовало запереть [15] тебя, ты загораживаешь дорогу тому, кто лучше тебя!» — И с каждым словом он все приближался к нему: и когда был уже на расстоянии одного только шага от него, случилось нечто ужасное, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным: — он испустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда проносится буря: всё в смятении бежал и в разные стороны, большею частью туда, где должно было упасть тело.
Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя, к раненому вернулось сознание, и он увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. «Что ты тут делаешь? сказал он наконец, я давно знал, что чёрт подставит мне ногу. Теперь он тащит меня в преисподнюю: не хочешь ли ты помешать ему?»
«Клянусь честью, друг, отвечал Заратустра, не существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни чёрта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не бойся же ничего!»
Человек посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, сказал он, то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и голодом научили плясать».
«Не совсем так, сказал Заратустра; ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла: за это я хочу похоронить тебя своими руками». [16]
На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры.
Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке: тогда рассеялся и народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своём:
«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.
Беспокойное человеческое существование и к тому же лишено всегда смысла: паяц может стать уделом его.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из тёмной тучи человек.
Но я ещё далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я ещё середина между безумцем и трупом.
Темна ночь, темны пути Заратустры. Идём, холодный, недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими руками».
Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на спину и пустился в путь. Но не успел он пройти и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шептать ему на ухо. Тот, кто говорил, был паяц с башни. «Уходи из этого города, о Заратустра, говорил он: слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как шут. Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города — или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого». И сказав это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой путь по темным улицам.
У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много издевались над ним. «Заратустра уносит с собой мертвую собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и быть! Желаем хорошо поужинать! Если только черт не лучший еще вор, чем Заратустра! — он украдет их обоих, он съест их обоих!» И они смеялись и перешептывались между собой.
Заратустра не сказал на это ни слова и шел своей дорогой. Он шел два часа по лесам и болотам и очень часто слышал голодный вой волков; [18] наконец и на него напал голод. Он остановился перед уединенным домом, в котором горел свет.
«Голод нападает на меня, как разбойник, сказал Заратустра. В лесах и болотах нападает на меня голод мой и в глубокую ночь.
Удивительные капризы у моего голода. Часто наступает он у меня только после обеда, и сегодня целый день я не чувствовал его: где же замешкался он?»
И с этими словами Заратустра постучался в дверь дома Появился старик; он нес свет и спросил: «Кто идет ко мне и нарушает мои скверный сон?»
«Живой и мертвый, отвечал Заратустра. Дайте мне поесть и попить; днем я забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так говорит мудрость».
Старик ушел, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. «Здесь плохая сторона для голодающих, сказал он; поэтому я и живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он устал еще больше, чем ты». Заратустра отвечал: «Мертв мой товарищ, было бы трудно уговорить его поесть». — «Это меня не касается, ворча произнес старик; кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!» —
После этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь дороге и свету звезд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, и дальше уже не было видно дороги. Тогда он положил мертвого в дупло [19] дерева на высоте своей головы, — ибо он хотел защищать его от волков, — и сам лег на землю, на мох. И тотчас уснул он, усталый телом, но с непреклонною душою.
Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и полдень прошли по лицу его. Но, наконец, он открыл глаза: с удивлением посмотрел Заратустра на лес и тишину, с удивлением заглянул он внутрь самого себя. Потом он быстро поднялся, как моряк, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он увидел новую истину. И так говорил он тогда в сердце своем:
«Свет низошел на меня: мне нужны последователи, и притом живые, — не мертвые последователи и не трупы, которых ношу я с собою, куда я хочу.
Мне нужны живые последователи, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой — и туда, куда я хочу.
Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к последователям! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!
Сманить многих из стада — для этого пришел я. Негодовать будут на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.
Пастухи, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. Пастухи, говорю я, но они называют себя правоверными.
Посмотрите на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их [20] скрижали ценностей, разрушителя, преступника: но это и есть созидающий.
Посмотрите на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника: — но это и есть созидающий.
Последователей ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не правоверных. Созидающих так же, как он, ищет созидающий, тех, что пишут новые ценности на новых скрижалях.
Последователей ищет созидающий, и тех, кто собирал бы жатву вместе с ним: ибо все созрело у него для жатвы. Но ему недостает сотни серпов: поэтому он вырывает колосья и негодует.
Последователей ищет созидающий, и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями будут называться они и ненавистниками добрых и злых. Но они соберут жатву и будут праздновать.
Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих вместе с ним ищет Заратустра: что стал бы он создавать со стадами, пастухами и трупами!
И ты, мой первый последователь, прощай! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева, хорошо спрятал я тебя от волков.
Но я расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари до зари осенила меня новая истина.
Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. Никогда больше не буду я говорить к народу: последний раз говорил я к мертвому.
К созидающим, собирающим жатву и празднующим хочу я присоединиться: радугу хочу я показать им и все ступени, ведущие к сверхчеловеку. [21]
Отшельникам буду я петь свою песню и тем, кто живут вдвоем; и у кого есть еще уши, чтоб слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим.
Я стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых перепрыгну я. Пусть будет мой путь их гибелью!»
Так говорил Заратустра в сердце своем, а солнце стало уже на полдень: тогда он вопросительно взглянул на небо — ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздухе, а с ним — змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его.
«Это мои звери!» сказал Заратустра и обрадовался в сердце своем.
«Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под солнцем, — они отправились на разведку.
Они хотят знать, жив ли еще Заратустра. И поистине, жив ли я еще?
Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями, ходит Заратустра. Пусть же ведут меня мои звери!»
Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так в сердце своем:
«Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя! [22]
Но невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моей мудростью!
И если когда-нибудь моя мудрость покинет меня: — ах, она любит улетать! — пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием!»