Так встали звезды сад ад забих

Повесть о Ходже Насреддине (30 стр.)

Радостный, сияющий эмир повелел немедленно созвать придворных, а когда они собрались, объявил им, что сегодня превзошел своею мудростью Гуссейна Гуслия, предотвратив ошибку, которую мудрец был готов совершить.

Придворный летописец старательно записал каждое слово эмира, дабы прославить мудрость его в последующих веках.

С этого дня ревность покинула сердце эмира.

Так, благодаря случайному промаху. Ходжа Насреддин разрушил коварные замыслы своих врагов.

Но бывали у него, и все чаще, ночные одинокие часы невыносимого томления. Полная луна стояла высоко над Бухарой; слабым сиянием светились изразцовые шапки бесчисленных минаретов, а мощные каменные подножия тонули в глубоком дыму. Летел ветерок, прохладный над кровлями и душный внизу, где земля и стены, раскалившись днем, не остывали за ночь. Все вокруг спало — дворец, мечети, хижины, только сова тревожила пронзительными криками горячую дрему священного города. Ходжа Насреддин сидел у открытого окна. Сердцем он знал, что Гюльджан не спит, думает о нем, и, может быть, оба они смотрят сейчас на один и тот же минарет-, но друг друга не видят, разделенные стенами, решетками, стражей, евнухами и старухами. Ходжа Насреддин сумел отомкнуть ворота дворца, но гарем по-прежнему был заперт наглухо, только случай мог открыть его перед Ходжой Насреддином. Он неутомимо искал этот случай. Тщетно. Он даже не смог до сих пор послать Гюльджан весточку о себе.

Он сидел у окна, целовал ветер и говорил ему: «Ну что тебе стоит! Залети на минутку в ее окно, коснись ее губ. Передай Гюльджан мой поцелуй и мой шепот, скажи, что я не забыл ее, что я спасу ее!» Ветер пролетал дальше. Ходжа Насреддин опять оставался наедине со своей тоской.

Наступал день, а с ним — обычные хлопоты и заботы. Опять нужно было идти в большой зал, там ждать выхода эмира, слушать льстивые слова придворных, отгадывать хитрые подкопы Бахтияра, ловить его взгляды, полные затаенного яда. Потом нужно было падать ниц перед эмиром, произносить ему восхваление, потом долгие часы сидеть с ним вдвоем, смотреть, скрывая отвращение, на его одутловатое, помятое лицо, слушать со вниманием его глупые речи, объяснять ему расположение звезд. Все это до того надоело и опротивело Ходже Насреддину, что он даже перестал придумывать для эмира новые доказательства, и все подряд — головную боль эмира, недостаток воды на полях, повышение цен на пшеницу, — все объяснял одними и теми же словами, ссылаясь на одни и те же звезды.

— Звезды Сад-ад-Забих, — говорил он скучным голосом, — противостоят созвездию Водолея, в то время как планета Меркурий стала слева от созвездия Скорпиона. Этим и объясняется сегодня бессонница повелителя.

— Звезды Сад-ад-Забих противостоят планете Меркурию, в то время как… Это надо запомнить… Повтори, Гуссейн Гуслия.

Памяти у великого эмира не было никакой. На следующий день разговор начинался снова:

— Падеж скота в горных местностях объясняется тем, о великий эмир, что звезды Сад-ад-Забих встали в сочетание с созвездием Водолея, в то время как планета Меркурий противостоит созвездию

— Значит, звезды Сад-ад-Забих, — говорил эмир. — Это надо запомнить.

«Всемогущий аллах, до чего он глуп! — с тоской думал Ходжа Насреддин. — Он еще глупее калифа багдадского! До чего он мне надоел, I/ скоро ли я вырвусь отсюда!»

А эмир начинал новые речи:

— В нашем государстве, Гуссейн Гуслия, царят сейчас полный мир и успокоение. И даже ничего не слышно об этом нечестивце, о Ходже Насреддине. Куда бы он мог деваться, и почему он молчит? Объясни нам, Гуссейн Гуслия.

— О всемогущий владыка, средоточие вселенной! Звезды Сад-ад-Забих… — начинал скучным и тягучим голосом Ходжа Насреддин и снова повторял все, сказанное уже много раз. — А кроме того, великий эмир, этот нечестивец Ходжа Насреддин бывал в Багдаде и, конечно, слышал о моей мудрости. Когда стало ему известно, что я приехал в Бухару, то он затаился, объятый страхом и трепетом, ибо он знает, что мне ничего не стоит его поймать.

— Поймать! Это было бы очень хорошо! Но каким способом думаешь ты поймать его?

— Я для этого выжду благоприятного сочетания звезд Сад-ад-Забих с планетой Юпитером.

— С планетой Юпитером, — повторял эмир. — Это надо запомнить. Знаешь ли, Гуссейн Гуслия, какая мудрая мысль осенила нас сегодня ночью? Мы подумали, что Бахтияра следует прогнать с его должности, а великим визирем поставить тебя.

И надо было падать ниц перед эмиром, восхвалять и благодарить его, а потом объяснять, что сейчас нельзя производить смену визирей, ибо звезды Сад-ад-Забих не благоприятствуют этому. «Скорее, скорее вырваться отсюда!» — восклицал мысленно Ходжа Насреддин.

Так, поджидая случая. Ходжа Насреддин влачил во дворце безрадостное, тоскливое существование. Его тянуло на базар, в толпу, в чайхану, в дымную харчевню; он отдал бы все эмирские яства за одну миску луковой, жгучей от перца похлебки из бараньих ног, за жилы и хрящи в базарном, дешевом плове. Он обменял бы свой парчовый халат на любую рваную ветошь, — только бы вместо славословий и восхвалений услышать простую, безыскусную речь и громкий смех от чистого сердца.

Но судьба продолжала испытывать Ходжу Насреддина и не посылала благоприятного случая. Между тем эмир все чаще спрашивал, когда же наконец звезды позволят ему поднять царственной рукой покрывало новой наложницы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Однажды эмир в неурочный час потребовал к себе багдадского мудреца. Было очень рано, весь дворец спал, слышался плеск дворцовых фонтанов, ворковали горлинки, шелестели крыльями. «Зачем я понадобился ему?» — недоумевал Ходжа Насреддин, поднимаясь по яшмовым ступеням в эмирскую опочивальню.

Навстречу ему, неслышно, как тень, из опочивальни выскользнул Вахтияр. Они на ходу обменялись приветствиями. Ходжа Насреддин насторожился, предчувствуя какой-то подвох.

В опочивальне Ходжа Насреддин застал главного евнуха. Его Великое Целомудрие, жалобно стеная, лежал ниц перед эмирским ложем, а рядом на ковре валялись обломки пальмовой, отделанной золотом трости.

Тяжелые бархатные занавеси отгораживали опочивальню от свежего утреннего ветра, от солнечных лучей и птичьего щебета. Она озарялась тусклым пламенем светильника, который хотя и сделан был из чистого золота, но чадил и вонял ничуть не меньше обыкновенного, глиняного. В углу дымила резная курильница, источая пряное и сладкое благоухание, бессильное, однако, заглушить чадный запах бараньего сала. Воздух в опочивальне был до того густым, что у Ходжи Насреддина защекотало в носу и запершило в горле.

Эмир сидел, выставив из-под шелкового одеяла волосатые ноги; Ходжа Насреддин заметил, что пятки у повелителя были темно-желтые, словно бы он коптил их время от времени над своей индийской курильницей.

— Гуссейн Гуслия, мы находимся в сильнейшем расстройстве, — сказал эмир. — В этом повинен наш главный евнух, которого ты видишь перед собой.

— О великий повелитель! — вскричал Ходжа Насреддин, холодея. — Неужели он осмелился?…

— Да нет! — Эмир, поморщившись, махнул рукой. — Ну как он может осмелиться, если мы, со свойственной нам мудростью, все предусмотрели и раньше, чем назначить его главным евнухом, позаботились обо всем. Совсем другое дело. Мы узнали сегодня, что вот этот негодяй, наш главный евнух, позабыв о великой милости, которую мы оказали ему, поставив его на одну из самых высших должностей в государстве, начал преступно пренебрегать своими обязанностями. Воспользовавшись тем, что мы в последнее время не посещаем наших наложниц, он осмелился на три дня покинуть гарем, чтобы предаться пагубному пороку, а именно — курению гашиша. И в гареме возмутился порядок и нарушилось спокойствие, и наши наложницы, лишенные надзора, передрались между собой, повырывали друг у друга волосы и поцарапали лица, чем был причинен нам, великому эмиру, несомненный ущерб, ибо женщина с исцарапанным лицом или редкими волосами не может считаться совершенной в наших глазах. Кроме того, случилось еще одно событие, повергшее нас в печаль и огорчение: наша новая наложница заболела и вот уже третий день не принимает пищи.

Ходжа Насреддин встрепенулся. Эмир движением руки остановил его:

Источник

Возмутитель спокойствия (издание 1956 года)

Старик ос­тал­ся один. Он был в пол­ной рас­те­рян­нос­ти. Он дол­го ду­мал, со­об­ра­жая, при­ки­ды­вая, но так и не смог ни­че­го по­нять в про­ис­хо­дя­щем. Оде­яла бы­ли мяг­ки­ми, и по­душ­ки удоб­ны­ми, и ни ле­пеш­ки, ни мед, ни та­бак не со­дер­жа­ли в се­бе от­ра­вы… Утом­лен­ный се­год­няш­ни­ми тре­вол­не­ни­ями, ста­рик улег­ся спать, по­ру­чив свою даль­ней­шую судь­бу ал­ла­ху.

В это вре­мя ви­нов­ник всех его нес­час­тий Ход­жа Нас­ред­дин си­дел в ниж­ней келье пе­ред ок­ном, наб­лю­дал мед­лен­ный пе­ре­ход су­ме­рек в тем­но­ту и раз­ду­мы­вал о сво­ей уди­ви­тель­ной бур­ной жиз­ни и воз­люб­лен­ной, ко­то­рая те­перь бы­ла здесь, ря­дом, но ни­че­го еще по­ка не зна­ла. В ок­но тя­ну­ло све­жей прох­ла­дой, спле­та­лись над го­ро­дом, как се­реб­ря­ные ни­ти, зве­ня­щие и пе­чаль­ные го­ло­са му­эд­зи­нов; на тем­ном не­бе выс­ту­пи­ли звез­ды, си­яли, го­ре­ли и тре­пе­та­ли чис­тым, хо­лод­ным, да­ле­ким ог­нем, и бы­ла там звез­да Аш-Шу­ала, оз­на­ча­ющая сер­д­це, и три звез­ды Аль-Гафр, оз­на­ча­ющие пок­ры­ва­ло де­вуш­ки, и две звез­ды Аш-Ша­ра­тан, оз­на­ча­ющие ро­га, и толь­ко зло­ве­щей звез­ды Аль-Кальб, оз­на­ча­ющей жа­ло смер­ти, не бы­ло там, в си­ней вы­со­те…

Слава жи­во­му, ко­то­рый не уми­ра­ет!

«Тысяча и од­на ночь»

Глава двадцать седьмая

Ходжа Нас­ред­дин во­шел в до­ве­рие и ми­лость к эми­ру, стал его бли­жай­шим со­вет­ни­ком во всех де­лах. Ход­жа Нас­ред­дин ре­шал, эмир под­пи­сы­вал, а ве­ли­кий ви­зирь Бах­ти­яр толь­ко прик­ла­ды­вал мед­ную рез­ную пе­чать. «О ве­ли­кий ал­лах, да это что же тво­рит­ся в на­шем го­су­дар­с­т­ве! — мыс­лен­но вос­к­ли­цал он, чи­тая эмир­с­кие ука­зы об от­ме­нах на­ло­гов, о бес­п­лат­ном поль­зо­ва­нии до­ро­га­ми и мос­та­ми, об умень­ше­нии ба­зар­ных сбо­ров. — Ведь так не­дол­го сов­сем ра­зо­рить каз­ну! Этот но­вый муд­рец, да прог­ни­ют нас­к­возь его внут­рен­нос­ти, раз­ру­шил в од­ну не­де­лю все, над чем я тру­дил­ся боль­ше де­ся­ти лет!»

Однажды он ос­ме­лил­ся до­ло­жить о сво­их сом­не­ни­ях эми­ру. По­ве­ли­тель от­ве­тил:

— Что зна­ешь ты, нич­тож­ный, и что по­ни­ма­ешь? Мы са­ми не мень­ше те­бя скор­бим об этих ука­зах, опус­то­ша­ющих на­шу каз­ну, но что мо­жем мы сде­лать, ес­ли так по­ве­ле­ва­ют звез­ды! Утешь­ся, Бах­ти­яр, это — на ко­рот­кое вре­мя, по­ка звез­ды не ста­нут в бла­гоп­ри­ят­ное со­че­та­ние. Объ­яс­ни ему, Гус­сейн Гус­лия.

Ходжа Нас­ред­дин от­вел ве­ли­ко­го ви­зи­ря в сто­ро­ну, уса­дил на по­душ­ки и дол­го объ­яс­нял, по­че­му до­пол­ни­тель­ный на­лог на куз­не­цов, мед­ни­ков и ору­жей­ни­ков сле­ду­ет не­мед­лен­но от­ме­нить.

— Звез­ды Аль-Ав­ва в соз­вез­дии Де­вы и Аль-Баль­да в соз­вез­дии Стрель­ца про­ти­вос­то­ят звез­дам Сад-Бу­ла в соз­вез­дии Во­до­лея, — го­во­рил Ход­жа Нас­ред­дин. — Ты по­ни­ма­ешь, о поч­тен­ный и си­ятель­ней­ший ви­зирь, они про­ти­вос­то­ят и да­ле­ки от со­че­та­ния.

— Ну и что же, ес­ли они про­ти­вос­то­ят? — воз­ра­зил Бах­ти­яр. — Они и рань­ше про­ти­вос­то­яли, что, од­на­ко, ни­чуть не ме­ша­ло нам ис­п­рав­но взыс­ки­вать на­ло­ги.

— Но ты по­за­был о звез­де Ак-Да­ба­ран в соз­вез­дии Во­ла! — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин. — О ви­зирь, пос­мот­ри на не­бо, и ты убе­дишь­ся!

— За­чем мне смот­реть на не­бо! — от­ве­тил уп­ря­мый ви­зирь. — Мое де­ло — сле­дить за сох­ран­нос­тью и при­ум­но­же­ни­ем каз­ны; я ви­жу, что с то­го дня, как по­явил­ся ты во двор­це, до­хо­ды каз­ны умень­ши­лись и при­ток на­ло­гов сок­ра­тил­ся. Сей­час как раз по­до­шел срок взыс­ка­ния на­ло­гов с го­род­с­ких ре­мес­лен­ни­ков, объ­яс­ни мне, по­че­му мы не мо­жем взыс­кать?

— Как по­че­му? — вос­к­лик­нул Ход­жа Нас­ред­дин. — Да я же це­лый час тол­кую те­бе об этом! Не­уже­ли ты до сих пор не по­нял, что на каж­дый из две­над­ца­ти зна­ков Зо­ди­ака вы­па­да­ют два сто­яния лу­ны с од­ной третью.

— Но я дол­жен взыс­кать на­ло­ги! — сно­ва пе­ре­бил ви­зирь. — Ты по­ни­ма­ешь, на­ло­ги!

— По­дож­ди, — ос­та­но­вил его Ход­жа Нас­ред­дин. — Я еще не разъ­яс­нил те­бе, что соз­вез­дие Ас-Су­ре­йя и во­семь звезд Ан-На­ими…

Здесь Ход­жа Нас­ред­дин пус­тил­ся в столь ту­ман­ные и прос­т­ран­ные объ­яс­не­ния, что в го­ло­ве у ве­ли­ко­го ви­зи­ря за­гу­де­ло и в гла­зах по­му­ти­лось. Он встал и вы­шел, по­ша­ты­ва­ясь. А Ход­жа Нас­ред­дин вер­нул­ся к эми­ру:

— О по­ве­ли­тель! Ста­рость хо­тя и пок­ры­ла се­реб­ром его го­ло­ву, но обо­га­ти­ла ее лишь сна­ру­жи, не прев­ра­тив в зо­ло­то то, что на­хо­дит­ся внут­ри го­ло­вы. Он не смог вмес­тить в се­бя мою муд­рость. Он ни­че­го не по­нял, по­ве­ли­тель. О, ес­ли бы он об­ла­дал од­ною лишь ты­сяч­ной до­лей то­го ума, ко­то­рым об­ла­да­ет ве­ли­кий эмир, зат­ме­ва­ющий са­мо­го Лух­ма­на!

Эмир ми­лос­ти­во и са­мо­до­воль­но улыб­нул­ся. Все эти дни Ход­жа Нас­ред­дин с ве­ли­ким усер­ди­ем вну­шал ему мысль о его нес­рав­нен­ной муд­рос­ти и пре­ус­пел в сво­ем на­ме­ре­нии впол­не. И те­перь, ког­да он до­ка­зы­вал что-ни­будь эми­ру, тот слу­шал с глу­бо­ко­мыс­лен­ным ви­дом и не воз­ра­жал, бо­ясь об­на­ру­жить ис­тин­ную глу­би­ну сво­его ума.

На сле­ду­ющий день Бах­ти­яр го­во­рил в кру­гу прид­вор­ных:

— Но­вый муд­рец, этот са­мый Гус­сейн Гус­лия, ра­зо­рит нас всех! Все мы обо­га­ща­ем­ся толь­ко в дни со­би­ра­ния на­ло­гов, ког­да нам уда­ет­ся за­чер­п­нуть из боль­шой и пол­но­вод­ной ре­ки, те­ку­щей в эмир­с­кую каз­ну. И вот приш­ло нам вре­мя за­чер­п­нуть, но этот Гус­сейн Гус­лия ме­ша­ет. Он ссы­ла­ет­ся на рас­по­ло­же­ние звезд, но ког­да и кто слы­шал, что­бы звез­ды, уп­рав­ля­емые ал­ла­хом, рас­по­ла­га­лись бы в ущерб знат­ным и бла­го­род­ным лю­дям, бла­гоп­ри­ят­с­т­вуя в то же вре­мя ка­ким-то през­рен­ным ре­мес­лен­ни­кам, ко­то­рые — я уве­рен — бес­стыд­но про­жи­ра­ют сей­час свои за­ра­бот­ки, вмес­то то­го что­бы от­дать их нам! Ког­да и кто слы­шал о та­ком рас­по­ло­же­нии звезд? Это­го не ска­за­но ни в од­ной кни­ге, по­то­му что та­кая кни­га, ес­ли бы да­же и по­яви­лась, то бы­ла бы не­мед­лен­но сож­же­на, а че­ло­век, со­чи­нив­ший ее, был бы прок­лят и пре­дан каз­ни, как ве­ли­чай­ший бо­го­хуль­ник, ере­тик и зло­дей!

Придворные мол­ча­ли, еще не зная, на чью сто­ро­ну вы­год­нее им стать — на сто­ро­ну Бах­ти­яра или но­во­го муд­ре­ца.

— Уже сей­час при­ток на­ло­гов умень­ша­ет­ся с каж­дым днем, — про­дол­жал Бах­ти­яр. — И не­да­ле­ко то вре­мя, ког­да ос­ку­де­ет каз­на, и мы, приб­ли­жен­ные эми­ра, ра­зо­рим­ся, и вмес­то пар­чо­вых ха­ла­тов мы на­де­нем прос­тые, гру­бые, и вмес­то двад­ца­ти жен мы бу­дем до­воль­с­т­во­вать­ся толь­ко дву­мя, и вмес­то се­реб­ря­ных блюд нам по­да­дут гли­ня­ные, и вмес­то неж­но­го мо­ло­до­го ба­раш­ка мы по­ло­жим в плов жес­т­кую го­вя­ди­ну, при­год­ную лишь для со­бак и ре­мес­лен­ни­ков! Вот что го­то­вит нам но­вый муд­рец Гус­сейн Гус­лия, и тот, кто это­го не ви­дит, тот слеп, и го­ре то­му!

Так он го­во­рил, ста­ра­ясь воз­му­тить прид­вор­ных про­тив но­во­го муд­ре­ца.

Напрасны бы­ли его уси­лия.

Гуссейн Гус­лия все бо­лее и бо­лее пре­ус­пе­вал в сво­ем воз­вы­ше­нии.

Особенно же от­ли­чил­ся он в «день вос­х­ва­ле­ния». По ста­ро­дав­не­му обы­чаю все ви­зи­ри, вель­мо­жи, муд­ре­цы и по­эты еже­ме­сяч­но со­рев­но­ва­лись пе­ред ли­цом эми­ра в на­илуч­шем вос­х­ва­ле­нии его. По­бе­ди­те­лю вы­да­ва­лась наг­ра­да.

Все выс­ка­за­ли свои пох­ва­лы, но эмир ос­тал­ся не­до­во­лен.

— То же са­мое вы го­во­ри­ли нам и в прош­лый раз, — ска­зал он. — И мы на­хо­дим, что вы не­дос­та­точ­но усер­д­ны в сла­вос­ло­вии. Вы не же­ла­ете ут­руж­дать свой ум, но мы зас­та­вим вас пот­ру­дить­ся се­год­ня. Мы бу­дем за­да­вать вам воп­ро­сы, а вы дол­ж­ны от­ве­чать, со­че­тая в сво­их от­ве­тах вос­х­ва­ле­ние с прав­до­по­до­би­ем.

— Ес­ли мы, ве­ли­кий эмир бу­хар­с­кий, сог­лас­но ва­шим ут­вер­ж­де­ни­ям, мо­гуч и не­по­бе­дим, то по­че­му го­су­да­ри соп­ре­дель­ных му­суль­ман­с­ких стран до сих пор не прис­ла­ли к нам сво­их пос­лов с бо­га­ты­ми по­дар­ка­ми и с изъ­яв­ле­ни­ями сво­ей пол­ной по­кор­нос­ти на­ше­му неп­ре­обо­ри­мо­му вла­ды­чес­т­ву? Мы ждем ва­ших от­ве­тов на этот воп­рос.

Полная рас­те­рян­ность ох­ва­ти­ла прид­вор­ных. Они бор­мо­та­ли что-то нев­нят­ное, вся­чес­ки ста­ра­лись ук­ло­нить­ся от пря­мо­го от­ве­та. Один толь­ко Ход­жа Нас­ред­дин сох­ра­нял уве­рен­ное спо­кой­с­т­вие. Ког­да оче­редь дош­ла до не­го, он ска­зал:

— Да удос­то­ят­ся мои жал­кие сло­ва вни­ма­ния ве­ли­ко­го эми­ра. На воп­рос на­ше­го вла­ды­ки от­ве­тить лег­ко. Все про­чие го­су­да­ри, уп­рав­ля­ющие соп­ре­дель­ны­ми стра­на­ми, пре­бы­ва­ют в пос­то­ян­ном стра­хе и тре­пе­те пе­ред все­мо­гу­щес­т­вом на­ше­го вла­ды­ки. И рас­суж­да­ют они та­ким об­ра­зом: «Если пош­лем мы ве­ли­ко­му, слав­но­му и мо­гу­че­му эми­ру бу­хар­с­ко­му бо­га­тые по­дар­ки, то он по­ду­ма­ет, что зем­ля на­ша очень бо­га­та, и, соб­лаз­нив­шись, при­дет со сво­им вой­с­ком и за­бе­рет на­шу зем­лю. Ес­ли же, на­обо­рот, мы пош­лем ему по­дар­ки бед­нее, то он ос­кор­бит­ся и все рав­но дви­нет на нас свое вой­с­ко. Он, эмир бу­хар­с­кий, ве­лик, сла­вен и мо­гуч, и луч­ше все­го не на­по­ми­нать ему о на­шем су­щес­т­во­ва­нии». Вот как рас­суж­да­ют про­чие го­су­да­ри, и при­чи­ну то­го, что они не при­сы­ла­ют в Бу­ха­ру пос­лов с бо­га­ты­ми по­дар­ка­ми, нуж­но ис­кать в их бес­п­ре­рыв­ном тре­пе­те пе­ред все­мо­гу­щес­т­вом на­ше­го вла­ды­ки.

— Вот! — вскри­чал эмир, при­ве­ден­ный в пол­ное вос­хи­ще­ние от­ве­том Ход­жи Нас­ред­ди­на. — Вот как на­до от­ве­чать на воп­ро­сы эми­ра! Вы слы­ша­ли! Учи­тесь, о бол­ва­ны, по­доб­ные чур­ба­кам! По­ис­ти­не, Гус­сейн Гус­лия пре­вос­хо­дит вас всех сво­ей муд­рос­тью в де­сять раз! Объ­яв­ля­ем ему свое бла­го­во­ле­ние.

Сейчас же двор­цо­вый по­вар под­бе­жал к Ход­же Нас­ред­ди­ну и на­бил ему пол­ный рот хал­вой и ле­ден­ца­ми. Ще­ки Ход­жи Нас­ред­ди­на раз­ду­лись, он за­ды­хал­ся, гус­тая слад­кая слю­на тек­ла по его под­бо­род­ку.

Эмир за­дал еще нес­коль­ко столь же ко­вар­ных воп­ро­сов. От­ве­ты Ход­жи Нас­ред­ди­на бы­ли каж­дый раз на­илуч­ши­ми.

— В чем сос­то­ит на­ипер­вей­шая обя­зан­ность прид­вор­но­го? — спро­сил эмир.

Ходжа Нас­ред­дин от­ве­тил ему так:

— О ве­ли­кий и блис­та­тель­ный по­ве­ли­тель! На­ипер­вей­шая обя­зан­ность прид­вор­но­го сос­то­ит в каж­дод­нев­ном уп­раж­не­нии спин­но­го хреб­та, да­бы пос­лед­ний при­об­рел не­об­хо­ди­мую гиб­кость, без че­го прид­вор­ный не мо­жет дос­той­ным об­ра­зом вы­ра­зить свою пре­дан­ность и свое бла­го­го­ве­ние. Спин­ной хре­бет прид­вор­но­го дол­жен об­ла­дать спо­соб­нос­тью из­ги­бать­ся, а так­же из­ви­вать­ся во всех нап­рав­ле­ни­ях, в от­ли­чие от окос­те­нев­ше­го хреб­та ка­ко­го-ни­будь прос­то­лю­ди­на, ко­то­рый да­же и пок­ло­нить­ся не уме­ет как сле­ду­ет.

— Вот имен­но! — вскри­чал вос­хи­щен­ный эмир. — Вот имен­но, в каж­дод­нев­ном уп­раж­не­нии спин­но­го хреб­та! Вто­рич­но объ­яв­ля­ем на­ше бла­го­во­ле­ние муд­ре­цу Гус­сей­ну Гус­лия!

Ходже Нас­ред­ди­ну во вто­рой раз на­би­ли рот хал­вой и ле­ден­ца­ми.

В этот день мно­гие из прид­вор­ных пе­реш­ли от Бах­ти­яра на сто­ро­ну Ход­жи Нас­ред­ди­на.

Вечером Бах­ти­яр поз­вал к се­бе Ар­с­лан­бе­ка. Но­вый муд­рец рав­но уг­ро­жал им обо­им, и ра­ди его сок­ру­ше­ния они по­за­бы­ли на вре­мя ста­рин­ную враж­ду.

— Хо­ро­шо бы под­сы­пать ему че­го-ни­будь в плов, — ска­зал Ар­с­лан­бек, ко­то­рый был мас­тер на та­кие де­ла.

— А по­том эмир сни­мет нам го­ло­вы! — воз­ра­зил Бах­ти­яр. — Нет, поч­тен­ный Ар­с­лан­бек, дей­с­т­во­вать нуж­но ина­че. Мы дол­ж­ны вся­чес­ки вос­х­ва­лять и пре­воз­но­сить муд­рость Гус­сей­на Гус­лия и до­бить­ся то­го, что­бы в сер­д­це эми­ра зак­ра­лось сом­не­ние — не пре­вос­хо­дит ли в гла­зах прид­вор­ных муд­рость Гус­сей­на Гус­лия его соб­с­т­вен­ную, эмир­с­кую муд­рость. А мы бу­дем не­ус­тан­но вос­х­ва­лять и пре­воз­но­сить Гус­сей­на Гус­лия, и нас­ту­пит день, ког­да эмир воз­рев­ну­ет. И этот день для Гус­сей­на Гус­лия бу­дет пос­лед­ним в его воз­вы­ше­нии и пер­вым в его па­де­нии!

Но судь­ба за­бот­ли­во обе­ре­га­ла Ход­жу Нас­ред­ди­на, и да­же про­ма­хи его обо­ра­чи­ва­ла на поль­зу ему.

Когда Бах­ти­яр и Ар­с­лан­бек, каж­дод­нев­но и не­уме­рен­но вос­х­ва­ляя но­во­го муд­ре­ца, поч­ти до­би­лись со­еди­нен­ны­ми уси­ли­ями сво­ей це­ли и эмир, по­ка еще тай­но, но уже на­чал рев­но­вать, слу­чи­лось так, что Ход­жа Нас­ред­дин про­мах­нул­ся.

Они гу­ля­ли с эми­ром в са­ду, вды­хая бла­го­уха­ние цве­тов и нас­лаж­да­ясь пе­ни­ем птиц. Эмир был мол­ча­лив. В этом мол­ча­нии Ход­жа Нас­ред­дин чув­с­т­во­вал скры­тую неп­ри­язнь, но при­чи­ны по­нять не мог.

— А как твой плен­ник, этот са­мый ста­рик? — спро­сил эмир. — Уз­нал ли ты, Гус­сейн Гус­лия, его нас­то­ящее имя и на­ме­ре­ния, с ко­то­ры­ми он при­был в Бу­ха­ру?

Ходжа Нас­ред­дин ду­мал в это вре­мя о Гюль­д­жан и от­ве­тил рас­се­ян­но:

— Да прос­тит ве­ли­кий по­ве­ли­тель нич­тож­но­го ра­ба сво­его. Я не мог до­бить­ся от это­го ста­ри­ка ни од­но­го сло­ва. Он мол­чит как ры­ба.

— Но ты про­бо­вал при­ме­нить к не­му пыт­ку?

— О ве­ли­кий по­ве­ли­тель, еще бы! По­зав­че­ра я вы­ла­мы­вал ему сус­та­вы, а вче­ра я це­лый день же­лез­ны­ми кле­ща­ми рас­ша­ты­вал ему зу­бы.

— Это хо­ро­шая пыт­ка, рас­ша­ты­вать зу­бы, — ска­зал эмир. — Стран­но, что он мол­чит. Мо­жет быть, прис­лать те­бе на по­мощь ис­кус­но­го и опыт­но­го па­ла­ча?

— О нет, пусть ве­ли­кий по­ве­ли­тель не ут­руж­да­ет се­бя за­бо­та­ми! Зав­т­ра я при­ме­ню но­вую пыт­ку — я бу­ду прон­зать язык и дес­ны это­го ста­ри­ка рас­ка­лен­ным ши­лом.

— По­го­ди, по­го­ди! — вос­к­лик­нул эмир, и ли­цо его про­си­яло. — Но как он тог­да смо­жет наз­вать свое имя, ес­ли ты прон­зишь ему рас­ка­лен­ным ши­лом язык? Ты не по­ду­мал об этом, Гус­сейн Гус­лия, и не пре­дус­мот­рел, но мы, ве­ли­кий эмир, по­ду­ма­ли, пре­дус­мот­ре­ли и пре­дот­в­ра­ти­ли твою ошиб­ку, из че­го вид­но, что хо­тя ты и нес­рав­нен­ный муд­рец, но на­ша муд­рость мно­гок­рат­но пре­вос­хо­дит твою, в чем ты сей­час убе­дил­ся.

Радостный, си­я­ющий эмир по­ве­лел не­мед­лен­но соз­вать прид­вор­ных, а ког­да они соб­ра­лись, объ­явил им, что се­год­ня прев­зо­шел сво­ею муд­рос­тью Гус­сей­на Гус­лия, пре­дот­в­ра­тив ошиб­ку, ко­то­рую муд­рец был го­тов со­вер­шить.

Придворный ле­то­пи­сец ста­ра­тель­но за­пи­сал каж­дое сло­во эми­ра, да­бы прос­ла­вить муд­рость его в пос­ле­ду­ющих ве­ках.

С это­го дня рев­ность по­ки­ну­ла сер­д­це эми­ра.

Так, бла­го­да­ря слу­чай­но­му про­ма­ху, Ход­жа Нас­ред­дин раз­ру­шил ко­вар­ные за­мыс­лы сво­их вра­гов.

Но бы­ва­ли у не­го, и все ча­ще, ноч­ные оди­но­кие ча­сы не­вы­но­си­мо­го том­ле­ния. Пол­ная лу­на сто­яла вы­со­ко над Бу­ха­рой; сла­бым си­яни­ем све­ти­лись из­раз­цо­вые шап­ки бес­чис­лен­ных ми­на­ре­тов, а мощ­ные ка­мен­ные под­но­жия то­ну­ли в глу­бо­ком ды­му. Ле­тел ве­те­рок, прох­лад­ный над кров­ля­ми и душ­ный вни­зу, где зем­ля и сте­ны, рас­ка­лив­шись днем, не ос­ты­ва­ли за ночь. Все вок­руг спа­ло — дво­рец, ме­че­ти, хи­жи­ны, толь­ко со­ва тре­во­жи­ла прон­зи­тель­ны­ми кри­ка­ми го­ря­чую дре­му свя­щен­но­го го­ро­да. Ход­жа Нас­ред­дин си­дел у от­к­ры­то­го ок­на. Сер­д­цем он знал, что Гюль­д­жан не спит, ду­ма­ет о нем, и, мо­жет быть, оба они смот­рят сей­час на один и тот же ми­на­рет, но друг дру­га не ви­дят, раз­де­лен­ные сте­на­ми, ре­шет­ка­ми, стра­жей, ев­ну­ха­ми и ста­ру­ха­ми. Ход­жа Нас­ред­дин су­мел отом­к­нуть во­ро­та двор­ца, но га­рем по-преж­не­му был за­перт наг­лу­хо, толь­ко слу­чай мог от­к­рыть его пе­ред Ход­жой Нас­ред­ди­ном. Он не­уто­ми­мо ис­кал этот слу­чай. Тщет­но. Он да­же не смог до сих пор пос­лать Гюль­д­жан вес­точ­ку о се­бе.

Он си­дел у ок­на, це­ло­вал ве­тер и го­во­рил ему: «Ну что те­бе сто­ит! За­ле­ти на ми­нут­ку в ее ок­но, кос­нись ее губ. Пе­ре­дай Гюль­д­жан мой по­це­луй и мой ше­пот, ска­жи, что я не за­был ее, что я спа­су ее!» Ве­тер про­ле­тал даль­ше. Ход­жа Нас­ред­дин опять ос­та­вал­ся на­еди­не со сво­ей тос­кой.

Наступал день, а с ним — обыч­ные хло­по­ты и за­бо­ты. Опять нуж­но бы­ло ид­ти в боль­шой зал, там ждать вы­хо­да эми­ра, слу­шать льсти­вые сло­ва прид­вор­ных, от­га­ды­вать хит­рые под­ко­пы Бах­ти­яра, ло­вить его взгля­ды, пол­ные за­та­ен­но­го яда. По­том нуж­но бы­ло па­дать ниц пе­ред эми­ром, про­из­но­сить ему вос­х­ва­ле­ние, по­том дол­гие ча­сы си­деть с ним вдво­ем, смот­реть, скры­вая от­в­ра­ще­ние, на его одут­ло­ва­тое, по­мя­тое ли­цо, слу­шать со вни­ма­ни­ем его глу­пые ре­чи, объ­яс­нять ему рас­по­ло­же­ние звезд. Все это до то­го на­до­ело и оп­ро­ти­ве­ло Ход­же Нас­ред­ди­ну, что он да­же пе­рес­тал при­ду­мы­вать для эми­ра но­вые до­ка­за­тель­с­т­ва, и все под­ряд — го­лов­ную боль эми­ра, не­дос­та­ток во­ды на по­лях, по­вы­ше­ние цен на пше­ни­цу, — все объ­яс­нял од­ни­ми и те­ми же сло­ва­ми, ссы­ла­ясь на од­ни и те же звез­ды.

— Звез­ды Сад-ад-За­бих, — го­во­рил он скуч­ным го­ло­сом, — про­ти­вос­то­ят соз­вез­дию Во­до­лея, в то вре­мя как пла­не­та Мер­ку­рий ста­ла сле­ва от соз­вез­дия Скор­пи­она. Этим и объ­яс­ня­ет­ся се­год­ня бес­сон­ни­ца по­ве­ли­те­ля.

— Звез­ды Сад-ад-За­бих про­ти­вос­то­ят пла­не­те Мер­ку­рию, в то вре­мя как… Это на­до за­пом­нить… Пов­то­ри, Гус­сейн Гус­лия.

Памяти у ве­ли­ко­го эми­ра не бы­ло ни­ка­кой. На сле­ду­ющий день раз­го­вор на­чи­нал­ся сно­ва:

— Па­деж ско­та в гор­ных мес­т­нос­тях объ­яс­ня­ет­ся тем, о ве­ли­кий эмир, что звез­ды Сад-ад-За­бих вста­ли в со­че­та­ние с соз­вез­ди­ем Во­до­лея, в то вре­мя как пла­не­та Мер­ку­рий про­ти­вос­то­ит соз­вез­дию Скор­пи­она.

— Зна­чит, звез­ды Сад-ад-За­бих, — го­во­рил эмир. — Это на­до за­пом­нить.

«Всемогущий ал­лах, до че­го он глуп! — с тос­кой ду­мал Ход­жа Нас­ред­дин. — Он еще глу­пее ка­ли­фа баг­дад­с­ко­го! До че­го он мне на­до­ел, и ско­ро ли я выр­вусь от­сю­да!»

А эмир на­чи­нал но­вые ре­чи:

— В на­шем го­су­дар­с­т­ве, Гус­сейн Гус­лия, ца­рят сей­час пол­ный мир и ус­по­ко­ение. И да­же ни­че­го не слыш­но об этом не­чес­тив­це, о Ход­же Нас­ред­ди­не. Ку­да бы он мог де­вать­ся, и по­че­му он мол­чит? Объ­яс­ни нам, Гус­сейн Гус­лия.

— О все­мо­гу­щий вла­ды­ка, сре­до­то­чие все­лен­ной! Звез­ды Сад-ад-За­бих… — на­чи­нал скуч­ным и тя­гу­чим го­ло­сом Ход­жа Нас­ред­дин и сно­ва пов­то­рял все, ска­зан­ное уже мно­го раз. — А кро­ме то­го, ве­ли­кий эмир, этот не­чес­ти­вец Ход­жа Нас­ред­дин бы­вал в Баг­да­де и, ко­неч­но, слы­шал о мо­ей муд­рос­ти. Ког­да ста­ло ему из­вес­т­но, что я при­ехал в Бу­ха­ру, то он за­та­ил­ся, объ­ятый стра­хом и тре­пе­том, ибо он зна­ет, что мне ни­че­го не сто­ит его пой­мать.

— Пой­мать! Это бы­ло бы очень хо­ро­шо! Но ка­ким спо­со­бом ду­ма­ешь ты пой­мать его?

— Я для это­го выж­ду бла­гоп­ри­ят­но­го со­че­та­ния звезд Сад-ад-За­бих с пла­не­той Юпи­те­ром.

— С пла­не­той Юпи­те­ром, — пов­то­рял эмир. — Это на­до за­пом­нить. Зна­ешь ли, Гус­сейн Гус­лия, ка­кая муд­рая мысль осе­ни­ла нас се­год­ня ночью? Мы по­ду­ма­ли, что Бах­ти­яра сле­ду­ет прог­нать с его дол­ж­нос­ти, а ве­ли­ким ви­зи­рем пос­та­вить те­бя.

И на­до бы­ло па­дать ниц пе­ред эми­ром, вос­х­ва­лять и бла­го­да­рить его, а по­том объ­яс­нять, что сей­час нель­зя про­из­во­дить сме­ну ви­зи­рей, ибо звез­ды Сад-ад-За­бих не бла­гоп­ри­ят­с­т­ву­ют это­му. «Ско­рее, ско­рее выр­вать­ся от­сю­да!» — вос­к­ли­цал мыс­лен­но Ход­жа Нас­ред­дин.

Так, под­жи­дая слу­чая, Ход­жа Нас­ред­дин вла­чил во двор­це без­ра­дос­т­ное, тос­к­ли­вое су­щес­т­во­ва­ние. Его тя­ну­ло на ба­зар, в тол­пу, в чай­ха­ну, в дым­ную хар­чев­ню, он от­дал бы все эмир­с­кие яс­т­ва за од­ну мис­ку лу­ко­вой, жгу­чей от пер­ца пох­леб­ки из ба­рань­их ног, за жи­лы и хря­щи в ба­зар­ном, де­ше­вом пло­ве. Он об­ме­нял бы свой пар­чо­вый ха­лат на лю­бую рва­ную ве­тошь, — толь­ко бы вмес­то сла­вос­ло­вий и вос­х­ва­ле­ний ус­лы­шать прос­тую, бе­зыс­кус­ную речь и гром­кий смех от чис­то­го сер­д­ца.

Но судь­ба про­дол­жа­ла ис­пы­ты­вать Ход­жу Нас­ред­ди­на и не по­сы­ла­ла бла­гоп­ри­ят­но­го слу­чая. Меж­ду тем эмир все ча­ще спра­ши­вал, ког­да же на­ко­нец звез­ды поз­во­лят ему под­нять цар­с­т­вен­ной ру­кой пок­ры­ва­ло но­вой на­лож­ни­цы.

Глава двадцать восьмая

Однажды эмир в не­уроч­ный час пот­ре­бо­вал к се­бе баг­дад­с­ко­го муд­ре­ца. Бы­ло очень ра­но, весь дво­рец спал, слы­шал­ся плеск двор­цо­вых фон­та­нов, вор­ко­ва­ли гор­лин­ки, ше­лес­те­ли крыль­ями. «За­чем я по­на­до­бил­ся ему?» — не­до­уме­вал Ход­жа Нас­ред­дин, под­ни­ма­ясь по яш­мо­вым сту­пе­ням в эмир­с­кую опо­чи­валь­ню.

Навстречу ему, нес­лыш­но, как тень, из опо­чи­валь­ни выс­коль­з­нул Бах­ти­яр. Они на хо­ду об­ме­ня­лись при­вет­с­т­ви­ями. Ход­жа Нас­ред­дин нас­то­ро­жил­ся, пред­чув­с­т­вуя ка­кой-то под­вох.

В опо­чи­валь­не Ход­жа Нас­ред­дин зас­тал глав­но­го ев­ну­ха. Его Ве­ли­кое Це­ло­муд­рие, жа­лоб­но сте­ная, ле­жал ниц пе­ред эмир­с­ким ло­жем, а ря­дом на ков­ре ва­ля­лись об­лом­ки паль­мо­вой, от­де­лан­ной зо­ло­том трос­ти.

Тяжелые бар­хат­ные за­на­ве­си от­го­ра­жи­ва­ли опо­чи­валь­ню от све­же­го ут­рен­не­го вет­ра, от сол­неч­ных лу­чей и птичь­его ще­бе­та. Она оза­ря­лась тус­к­лым пла­ме­нем све­тиль­ни­ка, ко­то­рый хо­тя и сде­лан был из чис­то­го зо­ло­та, но ча­дил и во­нял ни­чуть не мень­ше обык­но­вен­но­го, гли­ня­но­го. В уг­лу ды­ми­ла рез­ная ку­риль­ни­ца, ис­то­чая пря­ное и слад­кое бла­го­уха­ние, бес­силь­ное, од­на­ко, заг­лу­шить чад­ный за­пах ба­рань­его са­ла. Воз­дух в опо­чи­валь­не был до то­го гус­тым, что у Ход­жи Нас­ред­ди­на за­ще­ко­та­ло в но­су и за­пер­ши­ло в гор­ле.

Эмир си­дел, выс­та­вив из-под шел­ко­во­го оде­яла во­ло­са­тые но­ги; Ход­жа Нас­ред­дин за­ме­тил, что пят­ки у по­ве­ли­те­ля бы­ли тем­но-жел­тые, слов­но бы он коп­тил их вре­мя от вре­ме­ни над сво­ей ин­дий­с­кой ку­риль­ни­цей.

— Гус­сейн Гус­лия, мы на­хо­дим­ся в силь­ней­шем рас­строй­с­т­ве, — ска­зал эмир. — В этом по­ви­нен наш глав­ный ев­нух, ко­то­ро­го ты ви­дишь пе­ред со­бой.

— О ве­ли­кий по­ве­ли­тель! — вскри­чал Ход­жа Нас­ред­дин, хо­ло­дея. — Не­уже­ли он ос­ме­лил­ся.

— Да нет! — Эмир, по­мор­щив­шись, мах­нул ру­кой. — Ну как он мо­жет ос­ме­лить­ся, ес­ли мы, со свой­с­т­вен­ной нам муд­рос­тью, все пре­дус­мот­ре­ли и рань­ше, чем наз­на­чить его глав­ным ев­ну­хом, по­за­бо­ти­лись обо всем. Сов­сем дру­гое де­ло. Мы уз­на­ли се­год­ня, что вот этот не­го­дяй, наш глав­ный ев­нух, по­за­быв о ве­ли­кой ми­лос­ти, ко­то­рую мы ока­за­ли ему, пос­та­вив его на од­ну из са­мых выс­ших дол­ж­нос­тей в го­су­дар­с­т­ве, на­чал прес­туп­но пре­неб­ре­гать сво­ими обя­зан­нос­тя­ми. Вос­поль­зо­вав­шись тем, что мы в пос­лед­нее вре­мя не по­се­ща­ем на­ших на­лож­ниц, он ос­ме­лил­ся на три дня по­ки­нуть га­рем, что­бы пре­дать­ся па­губ­но­му по­ро­ку, а имен­но — ку­ре­нию га­ши­ша. И в га­ре­ме воз­му­тил­ся по­ря­док и на­ру­ши­лось спо­кой­с­т­вие, и на­ши на­лож­ни­цы, ли­шен­ные над­зо­ра, пе­ред­ра­лись меж­ду со­бой, по­вы­ры­ва­ли друг у дру­га во­ло­сы и по­ца­ра­па­ли ли­ца, чем был при­чи­нен нам, ве­ли­ко­му эми­ру, не­сом­нен­ный ущерб, ибо жен­щи­на с ис­ца­ра­пан­ным ли­цом или ред­ки­ми во­ло­са­ми не мо­жет счи­тать­ся со­вер­шен­ной в на­ших гла­зах. Кро­ме то­го, слу­чи­лось еще од­но со­бы­тие, по­вер­г­шее нас в пе­чаль и огор­че­ние: на­ша но­вая на­лож­ни­ца за­бо­ле­ла и вот уже тре­тий день не при­ни­ма­ет пи­щи.

Ходжа Нас­ред­дин встре­пе­нул­ся. Эмир дви­же­ни­ем ру­ки ос­та­но­вил его:

У Ход­жи Нас­ред­ди­на под­ко­си­лись но­ги, ос­та­но­ви­лось ды­ха­ние, по­хо­ло­де­ли внут­рен­нос­ти.

Эмир, сдви­нув бро­ви, гроз­но воп­ро­сил:

— Ты, ка­жет­ся, на­ме­рен воз­ра­зить нам, Гус­сейн Гус­лия? Мо­жет быть, су­ет­ные и ми­мо­лет­ные нас­лаж­де­ния ты пред­по­чи­та­ешь ве­ли­ко­му счас­тью слу­жить на­шей цар­с­т­вен­ной осо­бе? От­веть, ес­ли так!

Ходжа Нас­ред­дин уже ов­ла­дел со­бой. Он пок­ло­нил­ся эми­ру:

— Да хра­нит ал­лах на­ше­го ве­ли­ко­го по­ве­ли­те­ля. Ми­лость эми­ра ко мне, нич­тож­но­му, без­г­ра­нич­на. Ве­ли­кий вла­ды­ка об­ла­да­ет вол­шеб­ным свой­с­т­вом от­га­ды­вать са­мые тай­ные и сок­ро­вен­ные же­ла­ния сво­их приб­ли­жен­ных, что да­ет ему воз­мож­ность неп­ре­рыв­но из­ли­вать на них свое бла­го. Сколь­ко раз меч­тал я, нич­тож­ный, за­нять мес­то это­го ле­ни­во­го и глу­по­го че­ло­ве­ка, ко­то­рый ле­жит сей­час на ков­ре и сто­нет тон­ким го­ло­сом, при­няв на се­бя спра­вед­ли­вое на­ка­за­ние трос­тью; сколь­ко раз я меч­тал, но не ос­ме­ли­вал­ся ска­зать о сво­ем же­ла­нии эми­ру. Но вот сам ве­ли­кий по­ве­ли­тель…

— Так в чем же пре­пят­с­т­вие? — дру­же­люб­но и ра­дос­т­но пе­ре­бил эмир. — Сей­час мы по­зо­вем ле­ка­ря, он возь­мет свои но­жи, и ты уда­лишь­ся с ним ку­да-ни­будь в уеди­нен­ное мес­то, а мы тем вре­ме­нем при­ка­жем Бах­ти­яру на­пи­сать указ о наз­на­че­нии те­бя глав­ным ев­ну­хом. Гей! — крик­нул эмир и уда­рил в ла­до­ши.

Источник