Так жарко мне лень веером взмахнуть
Ли Бо — мужик, который заставил меня полюбить поэзию
Поэзия всегда казалась мне чем-то противоестественным, нарочитым. Примерно как театр кабуки — кто-то любит такое, и рад за них. Но проводить выходные за просмотром японского театра я не буду, извините.
Недавно мне на глаза попался сборник стихов Ли Бо, китайского поэта эпохи Тан. Попался не в первый раз, но до этого я игнорировал его, как и всю поэзию: «Мужик про всякие там лепесточки и пчелок не читает», — ну, вы понимаете. Но этот мерзавец сумел пробить ко мне полынью сквозь лед недоверия и показать: «Смотри как охеренно бывает!».
На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
— И все. Ты в двух строчках все понял, всю историю и весь момент. И вот ты уже сам пытаешься уснуть в заброшенном храме, но мешают слишком яркие звезды.
Ли Бо жил в восьмом веке и был, что называется, профессиональным безработным. Он родился далеко на Западе, в местах, которые сейчас находятся в Киргизии, хотя сам был китайцем (скорее всего, с тибетской примесью). В пятилетнем возрасте его родители двинули обратно в Китай, но поселились не особенно далеко от старых мест — на западных границах империи Тан, в местах, которые некогда назывались «царство Шу».
Иначе говоря, до 25 лет Ли Бо жил на стыке китайской цивилизации и варварства. Он оценил конфуцианскую ученость и поэзию, но при этом научился легко впадать в экстатические состояния, характерные для шаманизма и даосизма. В свободное от учебы время пацан упражнялся с мечом — он с детства мечтал стать бродячим поэтом, а бродячему поэту нужно уметь убивать разбойников и злодеев.
Ночью спим,
На седла склонясь.
Но не зря наш меч
Висит у бедра:
Будет мертв Лоуланьский князь.
Потом он на пару лет ушел в монастырь даосов. Но слово «монастырь» может вызвать у вас неверные ассоциации. Дело в том, что у даосов очень своеобразные представления о духовном уединении. Они могут медитировать сутки напролет, подкрепляясь вином и определенного вида грибами, а потом слагать стихи об «алхимическом превращении», которого удалось достичь благодаря ночи любви с толстожопой пастушкой.
Мне говорили, что вино
Святые пили без конца,
Что чарка крепкого вина
Была отрадой мудреца.
— И не совсем понятно, в шутку это написано или нет.
Из горной обители даосских святых Ли Бо вышел изрядным выпивохой, ценителем женской красоты и поэтом — в общем, просветленным человеком.
В 25 лет Ли Бо сам сделал парусную лодку, спустил ее на воды Янцзы и пустился на Восток, к самому морю. Этот путь должен был занять недели, но занял всю его жизнь. Он влюбится в эту реку, он проплывет этот путь снова и снова. Плывя по ней, он найдет свою жену и, когда та умрет во время родов, отправится дальше. Он исследует весь путь досконально, изучая Янцзы: сначала как нетерпеливый юнец свою любовницу, потом словно зрелый муж супругу, потом, кажется, снова как влюбленный юноша.
Быстрее реки этой
Люди еще не нашли:
По ней не плывут,
А летят, как стрела, корабли.
— К десятой луне
Проплывет он три тысячи ли
— И скоро ль вернется
К просторам родимой земли?
— Может показаться, что стих однозначно посвящен Янцзы, но называется он «Девушка из Сычуани». Так что эти слова можно воспринимать как угодно: и как величественную картину реки, и как намек на сексуальную ненасытность сычуаньских красавиц.
Нимфа, воспетая Ли Бо
Ли Бо, пытавшийся разгадать тайну своего учения, дао, найдет его именно благодаря реке. Дело в том, что даосизм кажется цельной и очень последовательной философией, на деле же, учение очень синкретично: в нем есть элементы китайского язычества и южного, варварского шаманизма, а также тибетские заимствования и любовь к алхимии, явно взращенная в средневековых мегаполисах.
Откуда в одной лаконичной философии столько сторонних идеи? Ли Бо откроет этот секрет: всем этим заимствованиям она обязана реке, Янцзы: и тибетцы, и китайцы, и тропические «варвары» из царств У и Юэ — все они живут вдоль этой реки и благодаря ее скорости способны на быстрое культурное взаимодействие. Символично, в среднем течении Янцзы Ли Бо встретил даосского святого, который назвал юношу «фениксом» и отказался пояснять свое предсказание.
Я выдолбил ладью и в У да в Чу поплыл,
Поставив мачту в сотню с лишком чи,
Рвет ветер парус из последних сил,
Я сотни ли до ночи проскочил.
Еще бурлит прощальное вино,
А я уже иных селений гость,
Лишь вспоминать отныне мне дано,
Лазурь воды рождает в сердце грусть.
Отныне и до конца жизни Ли Бо стал тем, что в Китае эпохи Тан называли «юсюэ» — эдакий странствующий интеллигент. Этим словом обозначили бродячих чиновников в поиске доходного места (для нас звучит дикостью, но тогда было нормой), скитающихся рыцарей, мечтающих прославиться, а также поэтов, которые находятся в поиске впечатлений.
Ли Бо был и тем и другим и третьим, да еще и с примесью шамана. Он, как мы помним, хорошо владел мечом и наверняка пускал его в дело, писал стихи и, будучи человеком образованным, пытался затесаться в чиновники. Последнее у него удавалось плохо: его нрав благородного варвара все портил. Кроме этого, Ли Бо разбирался в алхимии и постоянно был в поиске новых снадобий, трав и и минералов. Некоторые из эссенций вводили его в транс и помогали в поэзии.
Славное ланьлинское на травах —
Блеск янтарный в яшмовых оправах…
— При этом сам Ли Бо славился тем, что делал первоклассное вино и экспериментальные настойки (сам на себе же их и испытывая).
У Ли Бо было три великих мечты, и, как минимум, полторы из них он воплотил. Он мечтал стать великим поэтом, о котором будут помнить через тысячу лет (у него это получилось). Он хотел стать советником императора, чтобы направлять его в согласии с даосскими канонами — и у него почти вышло.
Ли Бо был приглашен ко двору в качестве придворного поэта, однако император не стал слушать про политику, требуя лишь стихов о красоте своих наложниц. В итоге поэт взбунтовался, отказался выходить из своей комнаты и вскоре просто ушел из дворца.
Летним днем в горах:
Так жарко мне
— Лень веером взмахнуть.
Но дотяну до ночи
Как-нибудь.
Давно я сбросил
Все свои одежды
— Сосновый ветер
Льется мне на грудь.
— И сразу чувствуется ощущение жаркого дня, когда хочется уйти в горы, раздеться догола и ловить любое подобие прохладного ветерка грудью — лишь бы пережить этот душный день в городе.
Со стороны картина кажется идиллической: поэт-варвар из глубинки приходит к императору и читает ему простенькие наивные стихи — ох уж эти старые времена! На самом деле, Ли Бо произвел революцию. В его эпоху поэзия давно потеряла свою простоту и была полной противоположностью его стихам.
Тяжеловесные, чрезвычайно усложненные, искусные и полные отсылок, поэмы были достоянием академиков, которые соревновались в нарочитом интеллектуализме. Ли Бо вернул поэзии простоту, о которой все уже забыли. Что, можно вот так запросто взять и написать о собственных чувствах и показать их читателю? Невероятно!
Пустынничества скрыты смыслы,
Красу Линъян живописал.
Свод неба над ручьем немыслим,
В воде дрожит луны овал.
Цветы лиловой дымкой обвивают
Ствол дерева, достигшего небес
— И ты, действительно, видишь эту внезапную, стремительную картину: дерево, плющ, стоишь в лесу и любуешься этим переплетением растений.
Третья мечта Ли Бо — стать бессмертным с помощью своих настоек и алхимических трансформаций. Людская молва, разумеется, говорит о том, что эта мечта воплотилась в реальности, и Ли Бо до сих пор живет в Сычуани, провинции, славящейся своими винами и ненасытными красавицами.
Почитать Ли Бо и о Ли Бо лучше всего у российского китаеведа и переводчика Сергея Торопцева.
Ли Бо
Ли Бо переводах В.М. Алексеева и А.И.Гитовича
Ли Бо часто воспевал в своих стихах горы.
Говорят, что однажды глубокой ночью известный танский поэт Ли Бо написал стихи о том, как в туманной дымке ветер принес его на священные горы, расположенные у моря. Все было покрыто туманом, и казалось, что все находится в цветении. Ли Бо упивался этой красотой природы. И в это время огромное перо выросло из глубин туманного моря. Ли Бо показалось, что перед ним нефритовый столб. И он подумал: “Если я смогу взять в руки это огромное перо, тогда я сделаю морскую воду тушью, а синее небо бумагой, и я напишу столько прекрасных стихов об этом пейзаже. Бог мой, какое это было бы огромное счастье!”
Неожиданно Ли Бо услышал прекрасную музыку и увидел, что каменное перо излучает удивительный свет, в котором красным цветом пестрел волшебный алый цветок. Это перо медленно приближалось к нему. Увидев, что каменное перо все ближе и ближе, Ли Бо решил взять его в руки. Когда он уже было схватил перо, он внезапно пробудился и осознал, что это был всего лишь сон.
После пробуждения Ли Бо много раз вспоминал об этом сне, он никак не мог вспомнить, какое же место он увидел во сне. Тогда он решил объехать все горы и реки, чтобы найти то самое благословенное место. Когда Ли Бо подошел к горам Хуаншань и увидел огромное каменное перо с сосной на его вершине, он с восторгом воскликнул: “Ах, вот это же перо с цветком на вершине, которое я увидел во сне. Оказывается, оно здесь!”
Говорят, что после того, когда Ли Бо нашел место “Мэнбишэнхуа”, которое он увидел во сне, он создал много известных и прекрасных стихов.
Ли Бо. Из четверостиший. Пер. с китайского В.М. Алексеева
Воспроизводится по изданию: Ли Бо. Из четверостиший. Пер. с кит. — «Восток». Кн. 5. 1925.
Чжао Цзюнь коснулась седла из яшм.
На лошадь сев, плачет об алых щеках.
Нынешний день — дама из ханьских дворцов,
Завтрашним утром — наложница варварских стран.
Встретил тебя среди красной пыли:
В высь руки, с плетью из желтого золота.
Тысячи входов среди повисших ив:
Твой дом в которой, скажи, стороне?
Тоска на яшмовом крыльце
Яшмовый помост рождает белые росы…
Ночь длинна: овладели чулочком из флера.
Уйду, опущу водно-хрустальный занавес:
В прозрачном узоре взгляну на месяц осенний.
а. В Сянъяне, где шло веселье,
Пели, плясали «Белой меди копыта»…
— Стена у цзяна, крутят чистые воды;
Цветы, луна вводят меня в забытье.
б. Почтенный Шань, когда упивался вином,
Пьяный, без чувств сидел у Гаояна.
На голове — шапка из белых перьев
Неверно одета… А сам на коне!
в. Гора Янь у реки Хань.
Воды зеленые, песок — словно снег.
На ней есть памятник: там роняли слезы…
Темными мхами давно стерт, угас.
г. Дай напьюсь у прудка, где живут Си.
Не буду глядеть на памятник слезы роняющих!.
Почтенный Шань хотел сесть на коня:
Смешил насмерть сянъянских ребят.
Чистые, ровные мелодии
а. Облако… Думает — платье! Цветок… Мнится —
лицо!
Ветер весенний коснется куртин: сочно
цветенье в росе.
Если не свидеться там, на горе Груды Яшм,
То под луной повстречать, у Изумрудных
Террас.
б. Целая ветвь сочной красы: роса в благовоньи
застыла.
Горы У в туче-дожде напрасно рвут нутро.
Дайте спрошу: в ханьских дворцах кого
могла бы напомнить?
— Милую ту «Летящую Ласточку», новым
нарядом сильную.
в. Славный цветок и крушащая царство друг
другу рады:
К ним всегда и взгляд, и улыбка
князя-государя.
Таять послав, растопив досаду бескрайнюю
ветра весеннего,
Около домика: «Топь благовоний» стала
к резным перилам.
Из чьей семьи молодец — что белая яшма,
Повернул коляску, едет по «Броду Неба»?
Глядит на цветы, что в Восточной Аллее,
Тревожа, волнуя живущих в Лояне.
С пяти Гор юноша на восток от Золотого Рынка
В серебряном седле, на белом коне мчится
в весенний ветер…
Опавшие цветы примяв все, в каком
направлении едет?
— С улыбкой въезжает к хуской деве,
в ее винный погреб.
Конь с белою мордой
Седло в серебре, с белою мордой конь.
На зелени поля — защита от грязи, парча.
И в мелкий дождь, и в ветре весны, когда
опадают цветы,
Взмахнет плетью, прямо промчится к деве
хуской пить.
С золотым цветком ветер ломящая шапка…
А белый конь тихо бредет вспять.
Порхает-взлетает, пляшет широкий рукав —
Что птица, с восточных морей прилетевшая.
У постели вижу лунный свет:
Мнится — это иней на полу.
Голову поднял — взираю на горный месяц;
Голову вниз — в думе о крае родном.
Гость заморский ловит с неба ветер
И корабль далеко в страду гонит.
Словно сказать: птица среди облаков!
Раз улетит — нет ни следа, ни вестей.
Переправа в Хэнцзян
а. Люди скажут: Хэнцзян прекрасна,
Я скажу: Хэнцзян противна!
Ветер сплошной дует три дня, валя горы;
Белые волны выше вздымаются башни
при Вагуань.
б. Морской прилив к югу идет, проходит
за Сюньян.
«Воловья мель» с давних пор опаснее,
чем Мадан.
В Хэнцзяне хочу перебраться, но волны и ветер
злы;
Вся река тащит тоску в дали тысяч ли.
в. Хэнцзян, на запад если посмотришь, скрыла
западный Цинь;
Воды Хань к востоку слиты с бродом на Янцзы
цзяне,
Белые волны — словно горы… Как же здесь
переехать?
Бешеный ветер смертельно томит пловца
с горой парусов.
г. Морской бог прошел здесь — злой ветер кружит.
Волны бьют по Небесным Вратам — стены скал
раздались.
Река Чжэ, в восьмой месяц зачем такая ты?
Волны похожи на горы сплошные, снегом
плюющие в нас.
д. Перед Хэнцзянскою будкой встречает пристав
паромный меня.
Мне говорит, указав на восток, где в море
родились тучи:
— Сударь, сегодня ехать хотите ради какой
нужды?
Если такие волны и ветер, ехать никак нельзя.
е. Мутнеет луна, небо в ветре, туман не может
раскрыться,
Киты морские насели с востока, сотни рек —
обратно…
Волны в испуге раз взвились, колеблются Три
Горы…
— Сударь, не надо вам переправы. Идите
прочь, домой!
г. В Осенней Заводи парчево-горбатая птица,
Среди людей и на небе редкая.
Горная курочка стыдится чистой воды:
Не смеет глядеться в наряд перьев.
д. Оба виска вошли в Осеннюю Заводь;
Утром одним, — смерч — и уже мертвы.
Вой обезьяны торопит белеть волосы:
Длинные, мелкие — стали сырцом все.
е. В Осенней Заводи много белых обезьян:
Прыгают, скачут, словно летящий снег.
Тащут, зовут дитя с ветвей
Пить шаловливо в воде луну.
ж. С тоскою живу скитальцем в Осенней Заводи.
С усильем гляжу в цветы Осенней Заводи.
— Горы, реки — как в Шаньсяне,
Воздух, солнце — как в Чанша!
з. Пьяный, сажусь на лошадь почтенного
Шаня;
Стыну, пою песнь про вола Нин Ци.
Зря напеваю: «Белые камни ярки»:
Слез полна чернособолья шуба.
и. В Осенней Заводи тысяча горных рядов.
Гора Шуи Цзюй — самая странная с виду.
Небо склонилось, хочет валить каменья;
Воды плещут к ветви «живого чужим».
к. Прадед Речной — некий кусок скалы.
Синь небес вымело в красочный полог.
Врезан стих; здесь он тысячи лет.
В буквах зеленых мох парчовый растет.
м. Утес Ложэнь в перерез птичьим путям.
Речной Прадед вышел за Рыбьи Мосты.
Воды быстры, лодка скитальца мчится…
Горный цветок пахнет, коснувшись лица.
н. Вода — словно одна полоса шелка,
Земля эта — то же ровное небо.
— Что, если бы, пользуясь светлой луною,
Взор — в цветы, сесть в ладью, где вино?
о. Чистые воды, покойна простая луна.
Луна светла, белая цапля летит.
Он слушает девушку, рвущую лины,
Как всю дорогу ночью домой поет.
п. Пламя печей озаряет и небо, и землю;
Красные звезды рассеяны в алом дыму.
Юноша скромный светлою лунною ночью
Песню поет, оживляя холодные реки.
р. Белые волосы — в три тысячи сажен:
Это кручина кажется длинной такой!
Мне не постичь: в зеркале этом светлом,
Где мог достать иней осенний я?
с. В Осенней Заводи старик из сельской хаты
Наловит рыбы, среди вод уснет.
Жена с детьми пустила белых кур
И вяжет свой невод напротив густых
бамбуков.
т. Холм Персиков — один лишь шаг земли…
Там четко-четко слышны речь и голос.
Безмолвно с горным я монахом здесь
прощаюсь.
Склоняю голову; привет вам — в белых тучах!
Ли Бо. Поэзия (в переводах А.И.Гитовича
Смотрю на водопад в горах Лушань
За сизой дымкою вдали
Горит закат,
Гляжу на горные хребты,
На водопад.
Летит он с облачных высот
Сквозь горный лес —
И кажется: то Млечный Путь
Упал с небес.
В горах Лушань смотрю на юго-восток,
на пик Пяти Стариков
Смотрю на пик Пяти Стариков,
На Лушань, на юго-восток.
Он поднимается в небеса,
Как золотой цветок.
С него я видел бы все кругом
И всем любоваться мог…
Вот тут бы жить и окончить мне
Последнюю из дорог.
Храм на вершине горы
На горной вершине
Ночую в покинутом храме.
К мерцающим звездам
Могу прикоснуться рукой.
Боюсь разговаривать громко:
Земными словами
Я жителей неба
Не смею тревожить покой
Летним днем в горах
Так жарко мне —
Лень веером взмахнуть.
Но дотяну до ночи
Как-нибудь.
Давно я сбросил
Все свои одежды —
Сосновый ветер
Льется мне на грудь.
Навещаю отшельника на горе Дайтянь,
но не застаю его
Собаки лают,
И шумит вода,
И персики
Дождем орошены.
В лесу
Оленей встретишь иногда,
А колокол
Не слышен с вышины.
За сизой дымкой
Высится бамбук,
И водопад
Повис среди вершин…
Кто скажет мне,
Куда ушел мой друг?
У старых сосен
Я стою один.
О том, как Юань Дань-цю жил отшельником в горах
В восточных горах
Он выстроил дом
Крошечный —
Среди скал.
С весны он лежал
В лесу пустом
И даже днем
Не вставал.
И ручейка
Он слышал звон
Ни дрязг и ни ссор
Не ведал он —
И жить бы ему
Века.
Слушаю, как монах Цзюнь из Шу играет на лютне
С дивной лютней
Меня навещает мой друг,
Вот с вершины Эмэя
Спускается он.
И услышал я первый
Томительный звук —
Словно дальних деревьев
Таинственный стон.
И звенел,
По камням пробегая, ручей,
И покрытые инеем
Колокола
Мне звучали
В тумане осенних ночей.
Я, старик, не заметил,
Как ночь подошла.
Весенним днем брожу у ручья Лофутань
Один, в горах,
Я напеваю песню,
Здесь, наконец,
Не встречу я людей.
Все круче склоны,
Скалы все отвесней,
Бреду в ущелье,
Где течет ручей.
И облака
Над кручами клубятся,
Цветы сияют
В дымке золотой.
Я долго мог бы
Ими любоваться
Но скоро вечер,
И пора домой.
Зимним днем возвращаюсь к своему
старому жилищу в горах
С глаз моих утомленных
Еще не смахнул я слезы,
Еще не смахнул я пыли
С чиновничьего убора.
Единственную тропинку
Давно опутали лозы,
В высоком и чистом небе
Сияют снежные горы.
Листья уже опали,
Земля звенит под ногою,
И облака застыли
Так же, как вся природа.
Густо бамбук разросся
Порослью молодою,
А старое дерево сгнило —
Свалилось в речную воду.
Откуда-то из деревни
Собака бежит и лает,
Мох покрывает стены,
Пыльный, пепельно-рыжий.
Из развалившейся кухни —
Гляжу — фазан вылетает,
И старая обезьяна
Плачет на ветхой крыше.
На оголенных ветках
Молча расселись птицы,
Легла звериная тропка
Возле знакомой ели.
Книги перебираю —
Моль на них шевелится,
Седая мышь выбегает
Из-под моей постели.
Надо правильно жить мне —
Может быть, мудрым буду?
Думаю о природе,
Жизни и человеке.
Если опять придется
Мне уходить отсюда —
Лучше уйду в могилу,
Сгину в земле навеки.
Одиноко сижу в горах Цзинтиншань
Плывут облака
Отдыхать после знойного дня,
Стремительных птиц
Улетела последняя стая.
Гляжу я на горы,
И горы глядят на меня,
И долго глядим мы,
Друг другу не надоедая.
Глядя на гору Айвы
Едва проснусь —
И вижу я уже:
Гора Айвы.
И так — весь день-деньской,
Немудрено,
Что «кисло» на душе:
Гора Айвы
Всегда передо мной.
Рано утром выезжаю из замка Боди
Я покинул Боди
Что стоит средь цветных облаков,
Проплывем по реке мы
До вечера тысячу ли.
Не успел отзвучать еще
Крик обезьян с берегов —
А уж челн миновал
Сотни гор, что темнели вдали.
Ночью, причалив у скалы Нючжу,
вспоминаю древнее
У скалы Нючжу я оставил челн,
Ночь блистает во всей красе.
И любуюсь я лунным сиянием волн,
Только нет генерала Се.
Ведь и я бы мог стихи прочитать, —
Да меня не услышит он…
И попусту ночь проходит опять,
И листья роняет клен.
Watercolor, Lin Fengmian
Вижу белую цаплю
На тихой осенней реке;
Словно иней, слетела
И плавает там, вдалеке.
Загрустила душа моя,
Сердце — в глубокой тоске.
Одиноко стою
На песчаном пустом островке.
Стихи о Чистой реке
Очищается сердце мое
Здесь, на Чистой реке;
Цвет воды ее дивной —
Иной, чем у тысячи рек.
Разрешите спросить
Про Синьань, что течет вдалеке:
Так ли камешек каждый
Там видит на дне человек?
Отраженья людей,
Словно в зеркале светлом, видны,
Отражения птиц —
Как на ширме рисунок цветной.
И лишь крик обезьян,
Вечерами, среди тишины,
Угнетает прохожих,
Бредущих под ясной луной.
Брожу у родника Цинлэнцзюань у Наньяна
Мне жаль, что солнце
В дымке золотой
Уже склонилось
Низко над водой.
И свет его
Течет за родником,
И путник
Снова вспоминает дом.
Напрасно
Песни распевал я тут —
Умолкнув, слышу:
Тополя поют.
В струящейся воде
Осенняя луна.
На южном озере
Покой и тишина.
И лотос хочет мне
Сказать о чем-то грустном,
Чтоб грустью и моя
Душа была полна.
Осенью поднимаюсь на северную башню Се Тяо
в Сюаньчэне
Как на картине,
Громоздятся горы
И в небо лучезарное
Глядят.
И два потока
Окружают город,
И два моста,
Как радуги, висят.
Платан застыл,
От холода тоскуя,
Листва горит
Во всей своей красе.
Те, кто взойдут
На башню городскую,
Се Тяо вспомнят
Неизбежно все.
Цветы лиловой дымкой обвивают
Ствол дерева, достигшего небес,
Они особо хороши весною —
И дерево украсило весь лес.
Листва скрывает птиц поющих стаю,
И ароматный легкий ветерок
Красавицу внезапно остановит,
Хотя б на миг — на самый краткий срок.
Chen Shaomei (陳少梅, 1909-1954) Сосна
Сосна у южной веранды
У южной веранды
Растет молодая сосна,
Крепки ее ветки
И хвоя густая пышна.
Вершина ее
Под летящим звенит ветерком,
Звенит непрерывно,
Как музыка, ночью и днем.
В тени, на корнях,
Зеленеет, курчавится мох,
И цвет ее игл —
Словно темно-лиловый дымок.
Расти ей, красавице,
Годы расти и века,
Покамест вершиной
Она не пронзит облака.
За кувшином вина
Я послал в деревенский кабак,
Но слуга почему-то
Пропал — задержался в пути.
И уж самое время,
Чтоб рюмку к губам поднести.
Потихоньку б я пил,
У восточного сидя окна,
И вечерняя иволга
Пела бы мне за окном.
Ветерок прилетел бы,
И с ним — захмелев от вина
Утомленному путнику
Было б нескучно вдвоем.
Прекрасен крепкий аромат
Ланьлинского вина.
Им чаша яшмовая вновь,
Как янтарем, полна.
И если гостя напоит
Хозяин допьяна —
Не разберу: своя ли здесь,
Чужая ль сторона.
Под луной одиноко пью
Среди цветов поставил я
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино,
И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну
Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил —
И трое стало нас.
Но разве, — спрашиваю я, —
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать,
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь — и в такт
Колышется луна,
Пляшу — и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели — разошлись,
Кто как — своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи — той, что между звезд,
У Млечного Пути.
О, если б небеса, мой друг,
Не возлюбили бы вино —
Скажи: Созвездье Винных Звезд
Могло ли быть вознесено?
О, если б древняя земля
Вино не стала бы любить —
Скажи: Источник Винный мог
По ней волну свою струить?
А раз и небо, и земля
Так любят честное вино —
То собутыльникам моим
Стыдиться было бы грешно.
Мне говорили, что вино
Святые пили без конца,
Что чарка крепкого вина
Была отрадой мудреца.
Но коль святые мудрецы
Всегда стремились пить вино —
Зачем стремиться в небеса?
Мы здесь напьемся — все равно.
Три кубка дайте мне сейчас —
И я пойду в далекий путь.
А дайте доу выпить мне —
Сольюсь с природой как-нибудь.
И если ты, мой друг, найдешь
Очарование в вине —
Перед ханжами помолчи —
Те не поймут: расскажешь мне.
Я за чашей вина
Не заметил совсем темноты,
Опадая во сне,
Мне осыпали платье цветы.
Захмелевший, бреду
По луне, отраженной в потоке.
Птицы в гнезда летят,
А людей не увидишь здесь ты…
Провожу ночь с другом
Забыли мы
Про старые печали —
Сто чарок
Жажду утолят едва ли,
Ночь благосклонна
К дружеским беседам,
А при такой луне
И сон неведом,
Пока нам не покажутся,
Усталым,
Земля — постелью,
Небо — одеялом.
С отшельником пью в горах
Мы выпиваем вместе —
Я и ты,
Нас окружают
Горные цветы.
Вторая чарка,
И восьмая чарка,
И так мы пьем
До самой темноты.
И, захмелев,
Уже хочу я спать;
А ты — иди.
Потом придешь опять:
Под утро
Лютню принесешь с собою,
А с лютнею —
Приятней выпивать.
С кубком в руке вопрошаю луну
С тех пор, как явилась в небе луна —
Сколько прошло лет?
Отставив кубок, спрошу ее —
Может быть, даст ответ.
Никогда не взберешься ты на луну,
Что сияет во тьме ночной.
А луна — куда бы ты ни пошел —
Последует за тобой.
Как летящее зеркало, заблестит
У дворца Бессмертных она.
И сразу тогда исчезает мгла —
Туманная пелена.
Ты увидишь, как восходит луна
На закате, в вечерний час.
А придет рассвет — не заметишь ты,
Что уже ее свет погас.
Белый заяц на ней лекарство толчет,
И сменяет зиму весна.
И Чан Э в одиночестве там живет —
И вечно так жить должна.
Мы не можем теперь увидеть, друзья,
Луну древнейших времен.
Но предкам нашим светила она,
Выплыв на небосклон.
Умирают в мире люди всегда —
Бессмертных нет среди нас, —
Но все они любовались луной,
Как я любуюсь сейчас.
Я хочу, чтобы в эти часы, когда
Я слагаю стихи за вином, —
Отражался сияющий свет луны
В золоченом кубке моем.
Добавить комментарий Отменить ответ
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.