Салтыков щедрин что делают в россии
М. Е. Салтыков-Щедрин о воровстве в России
188 лет назад, 27 января 1826 года родился Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.
В русской литературе М.Е. Салтыкову-Щедрину отведено особое место, потому что ни один писатель в своих произведениях не критикует, не высмеивает и не обличает действительность так метко и беспощадно.
Ниже приводятся 30 лучших цитат из его произведений; их герои настолько точно характеризуют современный мир, что кажется, писатель просто заглянул в будущее и написал о нас:
1.Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют.
2.Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать.
3.Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства.
4.Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?
5.Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.
6.Это еще ничего, что в Европе за наш рубль дают один полтинник, будет хуже, если за наш рубль станут давать в морду.
7.Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит.
8.Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения.
9.Ну, у нас, брат, не так. У нас бы не только яблоки съели, а и ветки-то бы все обломали! У нас, намеднись, дядя Софрон мимо кружки с керосином шел — и тот весь выпил!
10.У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!
11.Нет, видно, есть в божьем мире уголки, где все времена — переходные.
13.Увы! не прошло еще четверти часа, а уже мне показалось, что теперь самое настоящее время пить водку.
14.- Нынче, маменька, и без мужа все равно что с мужем живут. Нынче над предписаниями-то религии смеются. Дошли до куста, под кустом обвенчались — и дело в шляпе. Это у них гражданским браком называется.
15.Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.
16. Крупными буквами печатались слова совершенно несущественные, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом.
17.Всякому безобразию своё приличие.
18. Цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности.
19.- Барышня спрашивают, для большого или малого декольте им шею мыть?
20.Просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития.
21.Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы, а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились,
принадлежит им одним.
23.Глупым, в грубом значении этого слова, Струнникова назвать было нельзя, но и умен он был лишь настолько, чтобы, как говорится, сальных свечей не есть и стеклом не утираться.
24.В болтливости скрывается ложь, а ложь, как известно, есть мать всех пороков.
25.Один принимает у себя другого и думает: «С каким бы я наслаждением вышвырнул тебя, курицына сына, за окно, кабы. », а другой сидит и тоже думает: «С каким бы я наслаждением плюнул
тебе, гнусному пыжику, в лицо, кабы. » Представьте себе, что этого «кабы» не существует — какой обмен мыслей вдруг произошел бы между собеседниками!
26.Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари.
27.В словах «ни в чем не замечен» уже заключается целая репутация, которая никак не позволит человеку бесследно погрузиться в пучину абсолютной безвестности.
28.Многие склонны путать два понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».
29.Страшно, когда человек говорит и не знаешь, зачем он говорит, что говорит и кончит ли когда-нибудь.
30.Талант сам по себе бесцветен и приобретает окраску только в применении.
Как чиновник Салтыков-Щедрин высмеивал язвы русской жизни. И это еще актуально!
Legion Media; Russia Beyond
Лев Толстой называл его «прокурором русской общественной мысли», а Тургенев сравнивал с Ювеналом. Михаил Салтыков-Щедрин (1826-1889) был родоначальником сатиры, обличителем общественных и государственных пороков, писателем неоднозначным и практически скандальным.
Несмотря на то что Россия с тех пор сменила две государственные модели, образы Салтыкова-Щедрина не утратили своей актуальности и свежести звучания. Коррупция властей, обличаемая сатириком более стал лет назад, до сих пор остается одной из самых опасных язв современной России.
Салтыков-Щедрин в конце 1880-х
Везенберг и Ко., Санкт-Петербург
Сатирическое alter ego
Жесткая сатирическая позиция удивительным образом сочеталась с работой в государственных ведомствах. Одновременно быть государством и критиковать его – вот такую эксцентричную позицию выбрал Салтыков-Щедрин.
Портрет писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина кисти Ивана Крамского, 1879г
Первые повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848), высмеивающие порядки тогдашней России, своей острой социальной проблематикой обратили на себя внимание властей, напуганных французской революцией 1848. Писатель был выслан на 8 лет в город Вятка (ныне Киров) за «. вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, протрясших уже всю Западную Европу. ». В ссылке Салтыков-Щедрин продолжал служить, а наблюдения за жизнью серой российской провинции дали писателю богатый материал для будущих сочинений.
Писатель победил чиновника
Постепенно Щедрин-литератор вытесняет Салтыкова-чиновника. И в 1868, когда крупнейший русский поэт и журналист Некрасов предложил ему стать соредактором известного журнала «Отечественные Записки», Салтыков-Щедрин полностью посвятил себя литературной работе.
Слава писателя-сатирика пришла к Салтыкову-Щедрину в 1856 с циклом рассказов «Губернские очерки», где он описывает жизнь обитателей российской провинции, обличает и высмеивает порядки и законы, чиновников и помещиков.
Салтыков-Щедрин с картой города Глупова (карикатура Александра Долотова в журнале «Отечественные записки», 1869)
Салтыков ответил новыми литературными произведениями. В 1870 выйдет его сатирическая повесть «История одного города». И если раньше Щедрин высмеивал уродливый быт провинции, то здесь сатире подвергнутся правительственные верхи. Цари и царские министры были показаны в образах градоначальников, а сам город Глупов стал собирательным образом государственного режима.
Народный писатель
Сатира Щедрина формировалась из образности народной речи, зоологических уподоблений и гротеска. Он пишет такие сказки, как «Карась-идеалист», «Орел-меценат», «Медведь на воеводстве», где напрочь стирает границы между фантазией и реальностью. Писатель обильно использует просторечия, пословицы, а порой и резкие, грубые и даже бранные выражения.
Салтыков-Щедрин занимает первое место среди всех русских литераторов, публицистов и вообще просветителей по числу слов, введённых им в русский язык! В русском языке приблизительно 400,000 слов, около 600 из них ввел Салтыков-Щедрин! Для сравнения Пушкин – около 150, Достоевкий – около 60. Щедрину мы обязаны появлению, например, таких слов, как «мягкотелость», «изнеженность», «стеснительность», «паршивость», «голосистость», «гласность».
Портрет Михаила Салтыкова кисти Николая Ярошенко, 1886
«Все ужасы вековой кабалы я видел в их наготе»: как Салтыков-Щедрин был чиновником и боролся за свободу народа
Писатель говорил, что многое о жизни узнал уже в первые 10 лет своей жизни, которые провел в имении своей семьи в глухом селе Спас-Угол. Отец, Евграф Васильевич Салтыков, был на 26 лет старше матери, Ольги Михайловны Забелиной, которую выдали замуж в 15 лет, как только жених вышел в отставку в чине коллежского советника. С тех пор Ольга Михайловна все время была беременна – она родила девять детей – и занималась исключительно хозяйственными вопросами. Отец был мягок и погружен в религию, главой семьи по сути являлась мать. Все цели Ольги Михайловны сводились к накоплению богатства, при этом дети недоедали, барчат воспитывали в ежовых рукавицах – к ним часто применяли физические наказания, даже первое осознанное воспоминание Салтыкова-Щедрина (Щедрин – устоявшийся псевдоним писателя) было связано с сечением розгами в возрасте примерно двух лет. Тем не менее между хозяйскими детьми и крепостными пролегала целая пропасть. Отношение к крестьянам было традиционным для той поры – сугубо потребительским и циничным, например, Ольга Михайловна запрещала своим дворовым девкам выходить замуж.
«Я вырос на лоне крепостного права, вскормлен молоком крепостной кормилицы, воспитан крепостными мамками и, наконец, обучен грамоте крепостным грамотеем. Все ужасы этой вековой кабалы я видел в их наготе, – пишет Салтыков-Щедрин в книге очерков «Мелочи жизни». – Самые разнообразные виды рабской купли и продажи существовали тогда. Людей продавали и дарили, и целыми деревнями, и поодиночке; отдавали в услужение друзьям и знакомым; законтрактовывали партиями на фабрики, заводы, в судовую работу (бурлачество); торговали рекрутскими квитанциями и пр. В особенности жестоко было крепостное право относительно дворовых людей: даже волосы крепостных девок эксплуатировали, продавая их косы парикмахерам. Хотя закон, изданный, впрочем, уже в нынешнем столетии, и воспрещал продажу людей в одиночку, но находили средства обходить его».
В 10 лет юный Михаил Салтыков (кстати, к знатному роду Салтыковых семья не имела отношения, изначально фамилия была Сатыковы) поступил в Московский дворянский институт, а через два года – в Царскосельский лицей. Если Пушкин был в первом выпуске лицея, то Салтыков-Щедрин – в 13-м. По традиции на каждом курсе был свой поэт, так и Михаил Салтыков начал литературную деятельность со стихов, которые у него не получались, поэтому период поэзии быстро закончился. Не обошлось и без ссылки. «Россия – государство обширное, обильное и богатое; да человек-то иной глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве», – говорит автор в повести «Запутанное дело». Французская революция 1848 года всколыхнула российское общество, начался период ужесточения цензуры – появился «Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений». За «вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западною Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие» (речь прежде всего о повестях «Запутанное дело» и «Противоречия») Михаил Салтыков был арестован и по решению Николая I сослан в Вятку.
Известный нам сегодня в первую очередь как смелый обличитель самодержавно-крепостнического режима и буржуазных отношений, Салтыков-Щедрин после окончания лицея построил блестящую карьеру чиновника. К ссыльным в провинции относились аккуратно – сегодня ссыльный, а завтра – человек с полезными связями. В 1848 году писатель стал старшим чиновником особых поручений при вятском губернаторе, затем – правителем губернаторской канцелярии, через два года его назначили советником губернского правления. Кстати, в Вятке Михаил Евграфович нашел свою судьбу: одну из дочерей-близняшек вице-губернатора – Елизавету Аполлоновну Болтину, Бетси. Когда они познакомились, девушке было всего 12 лет, Салтыкову – 26. «То была первая свежая любовь моя, то были первые сладкие тревоги моего сердца!» – описывал свои чувства молодой чиновник. «Залетела ворона в барские хоромы», – заявила мать и лишила сына материальной помощи. Свадьба состоялась в 1856 году, когда Бетси исполнилось 16 лет, семья Салтыковых ее байкотировала. Надо сказать, что этот брак действительно не был удачным.
Фото: Елизавета Аполлоновна Болтина и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
«У жены моей идеалы не весьма требовательные. Часть дня (большую) в магазине просидеть, потом домой с гостями прийти и чтоб дома в одной комнате много-много изюма, в другой много-много винных ягод, в третьей – много-много конфет, а в четвертой – чай и кофе. И она ходит по комнатам и всех потчует, а по временам заходит в будуар и переодевается…» – описывал Салтыков-Щедрин мещанские интересы своей Бетси. Дети, мальчик и девочка, появились лишь спустя 17 лет брака, и отцовство у многих вызывало сомнения – говорили, что Елизавета Аполлоновна изменяет мужу. Супруги прожили вместе всю жизнь, хотя, по слухам, Бетси быстро разочаровалась в муже и заходила к нему, даже больному, лишь для того, чтобы потребовать денег.
Сохранились свидетельства, что на службе Салтыков-Щедрин был самостоятельным, деятельным, требовательным, старался защищать интересы простых людей, искоренять бюрократию, взяточничество и другие укоренившиеся в чиновничьем аппарате пороки. За это он даже получил прозвище «вице-Робеспьер». Благодаря ссылке он хорошо узнал провинциальную жизнь, что нашло отражение в «Губернских очерках» и всем последующем творчестве писателя. Он прожил в Вятке с 1848-го по 1855 год, когда ему наконец разрешили покинуть место ссылки. В 1856 году начал службу в Министерстве внутренних дел, в 1858-м был назначен рязанским вице-губернатором, а в 1860 году – вице-губернатором Твери, где проработал два года. Именно впечатления от Твери легли в основу «Истории одного города» – гротескной летописи города Глупова, в которую Салтыков-Щедрин встроил модель российской власти и общества. Существует мнение, что «Сто лет одиночества» Маркеса – парафраз щедринского романа.
«Как живо кипела у него всякая работа! И вообще затруднений для него как будто не существовало: самые сложные и запутанные дела, которые в несколько лет не могли распутать комиссии, он один решал в несколько дней», – вспоминал его сослуживец Михайлов.
После Твери последовала должность управляющего Пензенской казенной палатой, Тульской казенной палатой, и, наконец, Рязань. В общем счете Салтыков-Щедрин служил чиновником 20 лет, в 1868 году по велению императора Александра II он был уволен в отставку как «чиновник, проникнутый идеями, не согласными с видами государственной пользы». Случилось это в результате конфликта Салтыкова-Щедрина с губернатором Тулы Михаилом Романовичем Шидловским, на которого он написал памфлет «Губернатор с фаршированной головой». Этот герой потом «переехал» в «Историю одного города» под видом градоначальника Прыща. На момент отставки писателю было 42 года, и он окончательно убедился в том, что при существующем общественном строе глобальные улучшения в жизни народа невозможны. С этого момента он полностью посвятил себя литературе, остросоциальной сатире.
Говоря о литературном наследии Салтыкова-Щедрина, его часто связывают с влиянием Николая Васильевича Гоголя: у одного нос отделяется от хозяина и гуляет сам по себе по Петербургу, у второго – чиновник с органчиком вместо головы. Фантастический гротеск – жанр, в котором работали оба писателя, гиперболизировавшие следы разложения общества в своих героях. У Гоголя – крепостные, которые являются объектом купли-продажи даже посмертно, и помещики, разложенные по степеням деградации, у Салтыкова-Щедрина – беспросветные «Господа Головлевы». У обоих – смех сквозь слезы и трагичный образ маленького человека, к гоголевской «Шинели» восходит эпизод с украденной шинелью в «Запутанном деле». Салтыкова-Щедрина любили и называли «прокурором русской общественной жизни» – как бы желчно он ни писал, целью была общая борьба за освобождение и гуманизацию общества, которая давала свои плоды. 19 февраля (3 марта) 1861 года был провозглашен Манифест об отмене крепостного права.
Последней книгой Михаила Евграфовича стала «Пошехонская старина», в которой он обратился к потомкам: «Не погрязайте в настоящем, но воспитывайте в себе идеалы будущего. Не давайте окаменеть сердцам вашим и пристально вглядывайтесь в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего». Последняя глава была дописана в марте 1989 года, а в апреле писатель скончался в возрасте 63 лет.
Салтыков щедрин что делают в россии
Актуальность и популярность М. Е. Салтыкова-Щедрина в современном отечественном мире можно определить простым способом: число фейковых цитат — более или менее остроумных выражений неизвестного происхождения, приписываемых сатирику, — сравнимо с числом таких же «цитат» из Бисмарка (главного специалиста по государственным вопросам).
Если попытаться вспомнить, кто еще из отечественных литераторов писал о власти, то список окажется предельно кратким: Н. В. Гоголь с «Ревизором» (и Пушкин с «Медным всадником»). Дальше — сложнее: пожалуй, губернатор Лембке в «Бесах» Ф. М. Достоевского (однако этого автора, насколько можно судить, больше интересовала проблема этничности властей, чуждых национальным интересам местных жителей и глубинному пониманию общественно-политического контекста). Далее придется оставить первый ряд литераторов и вспомнить А. Ф. Писемского с романом «Тысяча душ» — однако его главный герой Калинович, дослужившийся до вице-губернатора, показан читателю не как представитель власти, а как карьерист. «Классическая» литература предпочитала иметь дело с «маленьким человеком», чиновником невысокого класса, фокусируясь на его психологических проблемах и социальной незащищенности. Впрочем, ради справедливости стоит отметить, что описывать (и тем более критически!) властные структуры на протяжении большей части XIX в. было невозможно по цензурным причинам.
Салтыков же представил отечественную власть во всех ее стадиях, ипостасях и проявлениях — от тесно связанных с реалиями вятской администрации «Губернских очерков» и до всероссийских в «Истории одного города».
От Макса Вебера до Майкла Манна
Впрочем, Михаил Евграфович вышел далеко за пределы художественной литературы, создав — в виде упомянутой «Истории одного города» — настоящий трактат о политической теории и философии, физиологии, социологии и истории русской власти, ее «истоках, механизмах и результатах».
Салтыков-Щедрин — наш истинный Макиавелли, Макс Вебер и Майкл Манн, и отечественному читателю вовсе необязательно для проникновения в суть отечественных же реалий читать иностранных классиков — по той простой причине, что российское властное поле испокон века живет в своем климате, по своим законам и родит свои, особые плоды.
Салтыков постиг сам и продемонстрировал читателям отечественную административную машину и ее агентов через их практики, и гротескный язык — не только личное пристрастие автора: он полностью соответствует событиям и образам в его текстах. Авторская аллегория местной властной иерархии представлена уже на первых страницах «Истории»: «Взгляни на первую лужу — и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затемняет».
Вероятно, этот удивительный язык — смесь отсылок к библейским текстам («церковно-книжный витийственный слог»), славянизмы, канцелярщина, (почти) научные термины, просторечия и брань — словом, тот язык, что веселит читателя и точно подходит для изображения реалий власти и подчинения, был не выведен писателем искусственно, но естественным образом воспринят им с детства, от родителей, а после лишь развит и взлелеян.
«Воистину Христос воскресе! Николай Евграфович. ты взял у меня английский перевод и до сих пор не можешь исправить, ну не говно ли ты человек, и к нещастию нашему сын наш, ох! как это прискорбно. А о „Живописном обозрении” не хлопочи, уж я другим доверил его получить, а ты такая дрянь, с коею и дело иметь никому нельзя. Прощай, сын, недостойный нашего благословения и сожаления. Остаюсь огорченный отец твой Евграф Салтыков», — так обращался к старшему сыну родитель.
«В нашем семействе не было в обычае по головке гладить»
Довольно (и своеобразно) образованный отец (член ордена мальтийских рыцарей, «читал мистиков на нескольких европейских языках и в хозяйство не входил», — пишет исследователь Е. Н. Грачева), мать из купеческого рода — хозяйственная, безапелляционно-суровая и нередко жестокая, однако и склонная к сентиментальным порывам. Типичное педагогическое ее указание мужу звучало так: «Учитель глуп и от глупости не умеет ими (т. е. детьми. — С.В.) управлять. Я его просто сгоню. скотину. А ты не философствуй. » При этом, получив портрет 18-летнего «милого Мишухи», она «не расставалась с оным весь день и даже вкушая пищу клала его перед собой». Родители и жизнь в провинции дали своеобразный результат, затронувший и языковое развитие М. Е. Салтыкова.
Образование он тем не менее получил хорошее: закончил Императорский Царскосельский лицей (где познакомился с Буташевичем-Петрашевским, кружок которого позже посещал) и начал гражданскую службу с чином 10-го класса (коллежского секретаря). Зажиточные, но тем более экономные родители выхлопотали сыну обучение на казенный кошт, так что он был обязан отслужить шесть лет государственным чиновником — и начал карьеру в канцелярии Военного министерства.
В 1847 г. Салтыков дебютировал в журнале А. А. Краевского «Отечественные записки» и, по-видимому, в то время был настроен идеалистически-революционно (несмотря на разрыв отношений с петрашевцами, идеям, ими проповедуемым, он продолжал отчасти сочувствовать). В связи с революционными событиями во Франции в начале 1848 г. Салтыков высказывался в непривычном для читателя ключе и стиле: «. Можно ли было, имея в груди молодое сердце, не пленяться этой неистощимостью жизненного творчества, которое. рвалось захватить всё дальше и дальше. И точно, мы не только пленялись, но даже не особенно искусно скрывали свои восторги от глаз бодрствующего начальства».
Таким образом, до начала нового царствования Салтыков насильственным методом включенного наблюдения изучал структуру и механизмы действия провинциальной власти (по меткому выражению его маменьки, «укусил сырой земли»). Помимо исполнения «сидячих» канцелярских дел (в том числе — в должности правителя губернаторской канцелярии), Салтыков много ездил по Вятской и соседним губерниям по служебным надобностям: так, в ходе расследования о раскольниках-старообрядцах он познакомился с П. И. Мельниковым-Печерским, а также неким беглопоповцем Трофимом Тихоновым Щедриным, у которого, по одной из версий, и позаимствовал литературный псевдоним.
Любопытно, что избавлением из вятской ссылки Салтыков был обязан личному властному вмешательству: прибывший в Вятку по делам ополчения П. П. Ланской — генерал-лейтенант, генерал-адъютант, муж бывшей Н. Н. Пушкиной, а главное, кузен нового министра внутренних дел — и официально, и лично писал просьбы к последнему и к Л. В. Дубельту. В конце 1855 г. Александр II разрешил Салтыкову «проживать и служить, где пожелает».
«Сивилизация — это такое тонкое, нежное вещество, которое нельзя по произволу бросать в грязь; грязь от этого не высохнет, а только даст зловредные испарения»
Определенным итогом ссылки стали «Губернские очерки» — беллетризованные зарисовки провинциальных чиновничьих нравов, обычаев и ступеней властной иерархии. «Очерки» — чтение, безусловно, поучительное и интересное, но, возможно, выигравшее бы и в пользе, и в интересе, останься они в рамках документальной, а не художественной прозы. Нередко в этих текстах дикие подробности провинциального административного быта, события и образы, взятые автором «из реальной жизни», кажутся гиперболизацией, фантастикой, данью художественному жанру и смешиваются с действительно таковыми. К сожалению, при этом они теряют часть своей силы — силы действительно бывшего, «жизненной подлинности» (по выражению Л. Я. Гинзбург), удерживая лишь силу «художественной выразительности». (Впрочем, даже относительно либеральная цензура начального этапа правления Александра II вряд ли пропустила бы такую публицистику.)
Вероятно, наиболее «дикие» события и образы вятской ссылки и вовсе не могли бы появиться в печати. Любопытно, что истинное устройство отечественной провинциальной власти выглядит слишком фантастическим, чтобы служить предметом описания реалистической литературы.
Таков, например, некий «эпизод из вятских впечатлений», пересказанный в воспоминаниях одним из современников со слов Салтыкова:
Так или иначе, «Губернские очерки» сделали литературное имя Салтыкова-Щедрина известным, однако вплоть до своей отставки в 1868 г. основным его занятием оставалась государственная служба, т. е. изучение «административного ресурса» и активное действие на поприще его модернизации в разных городах. Сначала Салтыкова назначили вице-губернатором в Рязань («Пусть едет служить да делает сам так, как пишет», — напутствовал Александр II, и не зря: в Рязани за реформаторский пыл его прозвали «вице-Робеспьером» и «домашним Герценом», но «за неприятные манеры и грубое его обращение» не любили).
При схожести локаций, микросюжетов и прототипов нарративы двух авторов несхожи: в самом деле, человек — это стиль.
В отличие от Герцена, служба для которого была хуже тюрьмы, Салтыков продолжил административную карьеру. В конце 1859 г. он подал прошение о переводе в Тверь — из-за разногласий с губернатором Н. М. Муравьевым — и занял пост тамошнего вице-губернатора (позже, с 1864 г., он был председателем пензенской Казенной палаты, потом управляющим Казенной палатой в Туле).
В начале 1861 г. жандармский штаб-офицер в донесении охарактеризовал Салтыкова следующим образом: «Сведущ, деятелен, бескорыстен, требователен относительно сотрудников, взыскателен относительно подчинённых; этими качествами приобрёл особенное доверие и внимание Начальника губернии. »
Солидный административный опыт Салтыкова и его слава «уважаемого диагноста наших общественных зол и недугов» (выражение И. М. Сеченова) позже свели его и с крупнейшим властным агентом — М. Т. Лорис-Меликовым. Тот, по свидетельству сына сатирика, нуждаясь в советнике для составления конституции (той конституции, «которую загодя называли „куцей” и которой не суждено было быть обнародованной»), «обратился к отцу с просьбой оказать ему содействие».
«Краткое рассуждение об усмирениях, с примерами»
Примечательно, что в административных же практиках самого Салтыкова проявилась одна из важных черт его характера: двойственность и противоречивость; деятельное желание прогресса и просвещения — и привычно-официальные насильственные меры для их внедрения.
Так, во время службы в Вятке он был (справедливо) недоволен отсутствием самоорганизации низших и средних сословий и их нежеланием участвовать в деятельности даже тех немногочисленных общественно-политических институтов, что были доступны при Николае I. В одном из донесений (про выборы в слободскую городскую думу) Салтыков предлагал так искоренять гражданскую лень: «чтобы достигнуть возможно большей искренности в выборах, следует принять принудительные меры для привлечения мещан на общественные должности, а не возлагать все на купцов».
Это сосуществование предельных противоречий в характере и личности, вероятно, тоже часть отечественного архетипа: Салтыков органически был создан в точности как те, кого он столь жестоко осуждал в своих текстах, и в этом одна из «разгадок» его глубокого понимания русской «загадочной души» и ее изъянов.
Щедрин ненавидел произвол, беззаконие и грязь — по крайней мере, жестоко и эмоционально осуждал их в своих текстах, но продолжал, однако, воспроизводить порицаемые им черты в жизни.
«Михаил Евграфович Салтыков был чисто русский человек, горячо любил свою родину», — писали мемуаристы Унковские, после чего неожиданно приводили в доказательство следующую цитату из текста писателя:
«Я люблю делать то, что мне хочется, и тогда, когда мне хочется это делать, а не дожидаться каких-то назначенных на всё часов. В Берлине каждое утро моют улицы — в известный час; я в это время боюсь выходить из дома: я привык плюнуть на панель, когда мне желательно, а плевать на чистое место как-то совестно. Такое стеснение мешает отдыхать и лечиться в немецких курортах, не вижу проку от лечения».
Часто вспоминают мемуаристы и доверчивость Салтыкова в финансовых делах, и при этом (в поздние годы) — его прижимистость.
Он ненавидел и порицал стеснение свободы — гражданской и личной, унижение человеческого достоинства, неряшливость в быту, грубость и несправедливость, создал одни из самых мрачных образов семейного деспотизма, пассивной и активной агрессии и острого человеческого от того несчастья — в «Господах Головлевых» и «Пошехонской старине». Однако же воспоминания очевидцев о его семейных привычках были такими:
При этом жить даже в краткой разлуке с молодой, красивой и легкомысленной женой (которая, по обычаю жен русских писателей, обладала талантом разбирать и переписывать набело чудовищные каракули мужниных черновиков, а на брань не обижалась) он не мог, детей же баловал.
«Чтобы исполнить долг юмористики»
За время службы и после нее Салтыков написал огромное количество текстов — как художественных, так и публицистических. «История одного города», «Господа Головлевы», «Пошехонская старина», некоторые сказки — несомненные шедевры на все времена. Работа для некрасовского «Современника», письмо и соредакторство в «Отечественных записках» давали неплохой заработок, оплачивавшийся постранично, точнее, полистно, что не могло не отразиться на объеме и иногда, в обратной пропорции, — на качестве. Большая часть текстов Салтыкова-Щедрина находится на стыке талантливых художественных произведений и публицистики толстых русских журналов второй половины XIX в. — обстоятельной, неспешной, «разгонистой», вязкой, обильной повторами и непривычному современному читателю кажущейся утомительной.
Отчасти поэтому цитаты (и «цитаты») из Салтыкова-Щедрина имеют такое широкое хождение в народе: его тексты хорошо поддаются «нарезке» на яркие, точные афоризмы, которые можно вытаскивать без особого ущерба для контекста и понимания.
При желании цитат можно набрать несколько томов, разделив на темы и подтемы, периодически меняя их очередность и разбавляя новыми — в зависимости от актуальной повестки дня и текущего политического контекста.
Далеко ходить не нужно: описание основных «замечательнейших действий» градоначальников города Глупова, их «скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков» едино на все времена.
Жителей столицы можно долго утешать цитатами про мостовые — размощение и замощение которых было, кажется, у некоторых градоначальников основным времяпрепровождением.
Так, Бородавкин определил типичную последовательность действий градоначальников, от благих намерений до исполнения: «замостил базарную площадь и засадил березками улицу, ведущую к присутственным местам; вновь ходатайствовал о заведении в Глупове академии, но, получив отказ, построил съезжий дом» («особое помещение при полиции, в котором по распоряжению администрации производились телесные наказания», — сообщают комментаторы). Напротив, Негодяев «размостил вымощенные предместниками его улицы и из добытого камня настроил монументов» — аналоги чему также можно найти в последующей отечественной истории.
Принципиальное «нестеснение законами» так привычно и верхним, и нижним этажам, что любые, даже очевидно криминальные действия начальства кажутся «нормальными» и если вызывают возмущение, то слабое и ненадолго — потому что никто не знает правил игры. Когда один из правителей и его люди «переловили кур» у жителей, те было огорчились, но быстро успокоились: «подумали, что так следует „по игре”».
«Стилизация» под летопись с ее неструктурированным повествованием, не отделяющим «важные» события от частных и случайных, в случае «Истории» показывает еще один важный аспект российской философии политики: в отношении администрации и ее поступков нет ценностной иерархии, все, что совершает власть, важно.
Власть превыше всего, и даже наши Ахиллы появляются не сами по себе, как следует по «лживой еллинской мудрости», а «поставлены от начальства».
Летопись, в отличие от романа, не предполагает и развития сюжета. Кульминации и развязки быть не должно, равно как и прогресса. Власть вечна, дана от Бога, поэтому набор повторяющихся действий начальников, их приказов, последующей отмены этих приказов и их возрождения — вот ее принцип и жизненный цикл, бесконечный, называемый стабильностью и тем самым вселяющий в обывателя чувство благоговения и уверенности. Однако, чтоб обыватель, успокоившись, не начал рефлексировать, отечественная власть обращается еще к одной вечной (благодаря своей счастливой успешности) стратегии: держать помянутого обывателя в состоянии постоянного изумления и страха и время от времени производить изменения во внешних атрибутах.
Власть выступает важным героем и объектом художественного анализа и в большинстве других текстов Салтыкова-Щедрина. Так, отношения высшей администрации к своим ставленникам прекрасно описаны в сказках «Медведь на воеводстве» и «Сказке о ретивом начальнике, как он своим усердием вышнее начальство огорчил»: жизнь среднего властного звена тоже непроста (не вовремя съеденный мелкий чижик напрочь лишает воеводу общественного одобрения, а привычные схемы и стратегии могут устареть и перестать действовать).
Салтыков универсален еще и в том, что к выбору объектов для злой сатиры подходил совершенно демократически: ругал всех. Основным объектом, конечно, была реакционная власть и консерваторы. «В сказке нашла весьма реалистическое отражение эпоха реакции царской России 80-х годов прошлого века с ее ретивыми администраторами-реакционерами. Эти черты присущи правящим реакционным классам любой капиталистической страны. И. В. Сталин в докладе о проекте Советской Конституции использовал этот щедринский образ для разоблачения фашистских критиков из германского официоза. » — представляют опыт интерпретации упомянутой «Сказки о ретивом начальнике. » комментаторы к изданию 1951 г. От Салтыкова же досталось и другому полюсу — «нигилистам», которые «суть не что иное, как титулярные советники в нераскаянном виде, а титулярные советники суть раскаявшиеся нигилисты» : оскорбление страшное. Третьей стороной конфликта (и тоже объектом сатиры Салтыкова) были почвенники из журнала «Эпоха» во главе с Ф. М. Достоевским: Салтыков написал против них «Стрижей», а те про него — «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах».
Не забывал Салтыков и либералов — от умеренных («Премудрый пискарь») до обычных («Либерал» и гениальный «Карась-идеалист»). «Карась» вновь повествует не столько о либералах-идеалистах (с ними все понятно), сколько о власти и ее практиках. Власть часто действует дурно не по специально продуманному сценарию, а просто исходя из своей сути и устройства. Щука не хотела глотать карася ( «. карась в третий раз явился к щуке на диспут. Но явился уже под стражей и притом с некоторыми повреждениями. А именно: окунь, допрашивая, покусал ему спину и часть хвоста» ), но проглотила, потому что «хайло» ее так устроено.
«История одного города» — наш отечественный эпос, только искусственно созданный, но чем он хуже «Энеиды» Вергилия? Ничем, и даже лучше, так как рассказывает и о прошлом, и о настоящем, и о будущем, а в роли эпического героя у Салтыкова — не мифический Эней, но вечная настоящая власть.
Поиск и неизменное нахождение удивительных соответствий в архетипическом Глупове и фактах истории России (вплоть до самых свежих) — спорт увлекательный, но грустный и, кажется, бесперспективный.
Салтыков-Щедрин создал набор идеальных формул и образов для описания политического, зеркально отобразил российскую действительность (зеркало кривое, но оттого, как это ни парадоксально, не менее правдивое) и, возможно, совершил тем самым невольный акт злого литературного колдовства: стер различие между «правдой» и «поэзией» — и мы застряли в вечном Глупове. При всем уважении к таланту и провиденциальным способностям М. Е. Салтыкова — нельзя ли нам другого архетипического мага?